Публикация сделала свое дело. «Новость вызвала всеобщее и единодушное негодование.

— Изменники! Немецкие шпионы! Убийцы!

— Смерть им, смерть большевикам!

Так рычала и вопила толпа, еще вчера точно так же требовавшая крови врагов большевиков. Настроение общественности полностью изменилось, так что теперь приходилось защищать большевистских лидеров от расправы. Кто-то из них сам добивался ареста, чтобы спасти жизнь»[1782], — зафиксировал Питирим Сорокин. «Эти детали произвели впечатление, — вспоминал Степун. — …Всюду поднялся злой шепот и угрожающие большевикам речи. Дворники, лавочники, извозчики, парикмахеры, вся мещанская толща Петрограда только и ждала того, чтобы начать бить «товарищей, жидов и изменников»[1783].

Плеханов утверждал в прессе (9 июля), что «беспорядки на улицах столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома. Энергичное подавление этих беспорядков должно поэтому, со своей стороны, явиться составной частью русской национальной самозащиты»[1784].

Половцов ответил на общественный запрос. «Заработала составленная по моему приказанию юридическая комиссия для расследования восстания и привлечения к ответственности виновных. Арестованных приволакивают в огромном числе. Кого только солдаты не хватают и не тащат в штаб? Немного напоминает манию арестов в первые дни революции. Всякий старается поймать большевика, ставшего теперь в народном представлении германским наймитом. Самого Керенского растерзали бы, если бы, например, получили бы более широкое распространение сведения, циркулирующие в публике, о том, будто он состоял в былые дни юрисконсультом немецкой фирмы Шпана, оказавшейся впоследствии шпионским учреждением»[1785]. В тот день подтверждал Флеровский, «когда клевета Алексинского получила широкое распространение, попасть в лапы людей «порядка» значило уже верный арест, избиение или даже убийство, как это было с Воиновым, распространявшим на улицах «Листок Правды»[1786].

Погромные настроения не понравились даже многим советским лидерам, включая Войтинского: «Публика Невского проспекта, ненавидевшая Чхеидзе и Церетели не меньше, чем Ленина, требовала мести и крови. Появились какие-то самозваные шайки «инвалидов», офицеров, юнкеров, хватавшие среди бела дня подозреваемых в большевизме людей, врывавшиеся в квартиры, производившие обыски и аресты. Штаб округа, проявивший полное бессилие во время беспорядков, теперь развивал кипучую энергию… Картина была отвратительная. Этот разгул черносотенства грозил уничтожить плоды нашей победы над бунтарской стихией…».

Рано утром 6 июля прибыл в Петроград сводный отряд с фронта. «Собственно ему уже нечего было делать — его роль была сыграна тем, что он начал 4-го вечером грузиться в вагоны»[1787], — замечал Войтинский. А Половцов иронизировал: «Организация прибывающего отряда довольно оригинальна: во главе его поставлен некий прапорщик Мазуренко, с подполковником Параделовым в роли начальника штаба»[1788].

Станкевич подтверждал, что его отряд прибыл в Петроград, «когда движение уже было ликвидировано… Вокзал и улицы были в руках правительственных войск, которые щеголяли выправкой и дисциплиной. Оставалось ликвидировать лишь главную квартиру большевиков — дом Кшесинской. Но для этого уже было достаточно сил: на Дворцовой площади я застал уже собранный отряд из разных частей, и в 9 часов утра дом Кшесинской был занят без малейшего сопротивления: большевики покинули его заблаговременно»[1789]. Действительно, его обитатели предпочли поспешно ретироваться. «В доме Кшесинской задержано 7 человек, из них 3 женщины. Там найдены шесть совершенно новых пулеметов Кольта, масса другого оружия и большие запасы съестных продуктов. Во дворе осталось много легковых автомобилей»[1790].

Затем взялись за моряков. В Петропавловскую крепость приходит Сталин и после его уговоров и проведенного голосования гарнизон капитулировал. «Приказываю их переписать, отобрать у них оружие, а затем отпустить на все четыре стороны. Если арестовать всех участников восстания, никаких тюрем не хватит»[1791], — писал Половцов.

Но руководителей восставших моряков ждала иная судьба. Накануне после закрытия заседания ВЦИК они отправились ночевать на миноносец «Орфей» и утром 6 июля были арестованы и отправлены в «Кресты». «Следствие по делу нашей делегации производил прокурор по особо важным делам при Временном правительстве генерал-майор Филицын, — напишет Измайлов. — Делегация через два дня была освобождена за исключением нас, членов Центробалта: Измайлова, Ховрина, Лооса, Крючкова. Нам было предъявлено обвинение в самовольном приводе судов в Петроград и обращении их против правительства, в измене Родине и революции, в том, что мы якобы действовали как агенты германского Генерального штаба… Через два дня в Петроград прибыло еще два миноносца, один с Вердеревским, другой с председателем Центробалта П. Е. Дыбенко, который поспешил к нам на выручку, но также был арестован и привезен к нам в тюрьму. Через несколько дней мы увидели в «Крестах» еще раз арестованных наших товарищей: из Кронштадта Ф. Ф. Раскольникова, С. Г. Рошаля и прапорщика Ремнева и из Гельсингфорса В. А. Антонова-Овсеенко и М. Г. Рошаля»[1792].