Беглецы благополучно добрались до дома Емельянова. «В.И. Ленин поднялся по лестнице на чердак и решил, что безопасней всего будет скрываться там. Мы устроили Ильичу постель, а для работы поставили стол и два стула… Июль в том году стоял очень жаркий. На чердаке было душно, а свет проникал туда только через щели». Утром переодели в рабочую одежду. Но оставаться в поселке было опасно — слишком на виду каждый сторонний человек. Поэтому за озером Емельянов нанял покос. Вместе с сыновьями выкосили участок, сложили большой стог, шалаш. Похоже, уже вечером 10 июля, одевшись как финские крестьяне, Ленин и Зиновьев — с рыболовными снастями, косами и граблями — сели в лодку. Полчаса на веслах — и десять минут пешком в глубь леса, до прогалины.

«Владимир Ильич просил, чтобы ему ежедневно на озеро доставляли все газеты, которые выходили в то время. С целью конспирации газеты покупали обычно не в Разливе, а на разных станциях — в Сестрорецке, в Курортном, в Тарховке… Поставил два пня: один повыше — «стол», другой пониже — «стул». В этом «зеленом кабинете», как называл его шутя Владимир Ильич, он стал усиленно заниматься, писал свой гениальный труд «Государство и революция». Когда появлялся кто-то чужой, Владимир Ильич надевал тогда парик и брал в руки косу или грабли»[1811].

На связи был Александр Васильевич Шотман, которому доводилось и ночевать в Разливе. «Несмотря на июль, ночные болотистые испарения давали себя знать. Я дрожал в своем летнем костюме от пронизывающего холода. Спать мы легли в стогу, где заботливая рука тов. Емельянова устроила нечто вроде спальни. Я долго не мог уснуть от холода, несмотря на то, что лежал рядом с Владимиром Ильичем, покрытый зимним пальто. После этого я в продолжение двух с лишним недель через каждые один-два дня приезжал к нему из Питера, привозил различные газеты и пр., организуя в то же время надежное убежище для более продолжительного и приличного его существования. Кроме меня… провизию, белье и пр. возила ему из города только А. Н. Токарева — петроградская работница. На газеты, которые доставлялись Ильичу в его временную штаб-квартиру в большом количестве, он набрасывался с лихорадочной поспешностью, делал на них какие-то заметки и затем начинал писать, сидя на траве»[1812].

Дни временной «политической смерти» Ленина (а многие были уверены, что его уже действительно нет в живых) оказались для него весьма плодотворными. «Одиночество мобилизует его, преследование разжигает азарт»[1813].

Не эти дни были плотно наполнены событиями, для многих большевиков крайне неприятными. В середине июля Троцкий опубликовал открытое письмо с опровержением слухов об «отречении» от Ленина, и его тоже арестовали. Были арестованы Каменев, едва избежавший самосуда, Луначарский, Антонов-Овсеенко, Коллонтай, общее же число заключенных под стражу большевиков превысило 800 человек. Крупскую вместе со служанкой Аннушкой тоже арестовали, но отпустили: засада на квартире сестры Ленина была выставлена для поимки Ленина. Каменев, Троцкий, а затем и Луначарский оказались в «Крестах», где уже находилось около двухсот руководителей «военки» и кронштадтцев. Коллонтай отправили в женскую Выборгскую тюрьму. Газеты полны сообщениями, что «по следу Ленина» пущены собаки, в их числе знаменитая ищейка Треф, а 50 офицеров «ударного батальона» поклялись: или найти этого «немецкого шпиона» — или умереть»[1814].

Было запрещено издание «Правды», «Окопной правды», «Солдатской правды». Керенским был опубликован приказ о выдаче «зачинщиков-бунтовщиков из Кронштадта и с кораблей Балтийского флота, с линкоров «Республика», «Слава» и «Петропавловск» и о направлении их в распоряжение Временного правительства без суда. В этом же приказе прежний состав Центробалта объявлялся распущенным, и предлагалось избрать новых членов Центробалта. Революционный флаг Центробалта на яхте «Полярная звезда» был спущен. 13–16 июля были закрыты большевистские газеты Балтийского флота: в Гельсингфорсе газета «Волна», в Кронштадте «Голос Правды» и в Ревеле «Утро правды». Однако на приказы Временного правительства о выдаче и об аресте зачинщиков и участников июльской демонстрации Кронштадтский Совет заявил, что он «никаких контрреволюционных зачинщиков в своей среде и вообще в Кронштадте не знает и поэтому никаких арестов производить не может»[1815].

Проводить чистку флотов в Гельсингфорсе приехали Авксентьев и Соколов. Им удалось добиться изъявления лояльности со стороны «Петропавловска», но требование о выдаче «зачинщиков» не было выполнено ни одним судном. Наименее надежные суда — «Республика», «Диана» — были выведены в море, якобы на маневры»[1816].

РСДРП(б) могли добить. Удивительно, но этого не произошло. Впрочем, наверное, не столь удивительно, если посмотреть на тогдашнюю политическую ситуацию и расстановку сил.

Для того чтобы большевиков даже обезглавить, их лидеров прежде всего нужно было найти. «Вывести в расход всех видных большевиков мы не могли, так как не знали, где они прятались, и совсем не имели охотников белого террора»[1817], — утверждал Никитин. Его агентура, напуганная размахом большевистского выступления, сочла за лучшее забиться по углам. Ленина и Зиновьева найти не могли. А многие большевики уже пользовались депутатской неприкосновенностью, будучи избранными в гласные районных дум, как Свердлов, Сталин, Молотов, Калинин или Крупская.

Против повальных репрессий в отношении большевиков выступили и советские лидеры. Не сомневаясь в виновности большевиков, руководство Советов было не в восторге от развития событий. Войтинский подтверждал: «Атмосфера в Петрограде становилась невыносимой. Черная сотня все больше поднимала голову. Бунтарские настроения притаились, ушли в подполье. Чувствовалось клокотание бессильной злобы и в рабочих районах, и в казармах. Жуткая пустота росла вокруг ЦИК»[1818].

В то же время в глазах руководителей Совета большевики были не врагами, а скорее заблудшими друзьями. Эсеры и меньшевики разделяли с ними принципы марксизма, лозунги Циммервальда, торжества пролетариата в социалистической революции в российском и всемирном масштабе. Расхождения были только в тактике и сроках. Гонения на большевиков лидеры Совета восприняли как угрозу себе. «Сегодня изобличен большевистский комитет, завтра под подозрение возьмут Совет рабочих депутатов, а там и война с революцией будет объявлена священной»[1819], — возмущался Дан.