Лидер большевиков отправляется в бега. «Поразительно, сколь недолго продлилась публичная политическая практика Ленина — всего три месяца: крайне мало для того, чтобы вынырнуть «премьер-министром»; по стогам, кочегаркам и чужим дачам Ленин промыкался гораздо больше, чем прожил «в открытую» за свой «предпремьерский» период»[1794]. Впереди у Ленина была четырехмесячная подпольная эпопея.

Причем его маршрут так запутан, что даже непосредственные участники событий путаются в показаниях. Назову пункты, которые они упоминают. По воспоминаниям Крупской, она вместе с супругом под охраной 6 июля перебираются на Выборгскую сторону. На проходивших в тот день на квартире молодой агрономши и давней знакомой Надежды Константиновны — Маргариты Васильевны Фофановой — совещаниях членов ЦК, ПК и военной организации Ленин рисовал катастрофические картинки разгрома партии: «Июльским поражением партия загоняется в подполье, работа ее временно нарушается, враги пролетариата будут душить ее на каждом шагу и всеми мерами стараться ее убить. Будущее революции зависит от организационной работы партии в тягчайших условиях». Сюда же привезли заболевшего Зиновьева с женой — Зинаидой Лилиной. Обсудили за чаем ситуацию и решили пока оставаться на нелегальном положении.

От Фофановой Ленин перешел на квартиру рабочего Василия Николаевича Каюрова. Отсюда днем он идет на Большой Сампсониевский в Выборгский райком, а оттуда на завод «Русский Рено», где в помещении сторожки находился завком. Здесь он встречается со Сталиным и членами исполнительной комиссии ПК. Мартын Иванович Лацис предложил для продолжения борьбы немедленно объявить всеобщую стачку. Но Ленин осадил его и сам написал от имени ПК воззвание с призывом к рабочим — с утра 7 июля выйти на работу». Возвращаться к Каюрову было опасно. Сын его, пишет Крупская, «был анархист, молодежь возилась с бомбами, что не очень-то подходило для конспиративной квартиры».

Вечером Ленин ушел к Николаю Гурьевичу Полетаеву — рабочему депутату 3-й Государственной думы, которого он знал еще по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса». А уже от него перебрался на 10-ю Рождественскую улицу к Сергею Яковлевичу Аллилуеву — рабочему Электростанции акционерного общества 1886 года. За его дочерью в это время активно и небезуспешно ухаживал Сталин. Аллилуевы жили вполне комфортно в мещанско-рабочем районе Пески, недалеко от Смольного. Сейчас это 10-я Советская улица, дом 17, квартира 20 на шестом этаже.

В подъезде дома даже сидела хорошо одетая консьержка. Там Ленина обуяло желание сдаться на милость победителей. Ночью Ленин передал через Каменева, что готов дать показания комиссии ЦИК. Рано утром следующего дня Каменев дал знать, что члены комиссии прибудут на условленную квартиру в 12 часов дня[1795].

Седьмого июля пресса писала, что «прокурорский надзор на основании распоряжения Временного правительства о привлечении организаторов событий 3 и 4 июля подписал ордер об аресте Ленина, Зиновьева, Каменева и Троцкого. Поздно вечером Троцкий и Каменев сообщили Исполнительному комитету, что они согласны немедленно явиться и отдаться в руки властей, но только при том условии, если Центральный комитет Совета… также подпишет ордер об их аресте».

В Петрограде продолжалась охота на большевиков. «Уже второй день в Таврический дворец поступает ряд сообщений об эксцессах публики и солдат против отдельных большевиков, — писали «Биржевые ведомости». — Сообщают, что в некоторых районах толпа врывается даже в трамваи и ищет «ленинцев»[1796]. В статье «Двое ленинцев растерзано» говорилось: «В доме № 146 по Невскому пр. солдаты действующего полка застали у пулемета матроса и человека в рабочей одежде. Те, увидев солдат, взяли винтовки наперевес. Солдаты рассвирепели. Они разорвали злодеев буквально в клочья»[1797]. В столице было запрещено проведение уличных собраний и владение оружием частными лицами. Части гарнизона, активно участвовавшие в восстании, подлежали расформированию, а их военнослужащие — отправке на фронта. В участвовавших частично — расформировывались отдельные роты и чистился «подрывной элемент», в лояльных — ограничивались чисткой.

Первый пулеметный полк был выведен на Дворцовую площадь, где под овации собравшейся публики его заклеймили позором и разделили на группы для отправки на фронт. Крупская видела, как «разоруженный полк шел на площадь. Под узду вели разоруженные солдаты лошадей, и столько ненависти горело в их глазах, столько ненависти было во всей их медленной походке, что ясно было, что глупее ничего не мог Керенский придумать»[1798]. На следующий день той же процедуре были подвергнуты 1-й, 3-й, 176-й, 180-й и Гренадерский запасные полки. Троцкий писал: «Расформировывается ряд полков. Солдаты отправляются небольшими частями на пополнение фронта. Сорокалетние приводятся к повиновению и загоняются в окопы. Все это агитаторы против режима керенщины. Их десятки тысяч, и они выполнят до осени большую работу».

Казаки стали подлинными героями. «Театры, кинематографы и сады устроили ряд благотворительных вечеров в пользу раненых казаков и семей убитых. Бюро ЦИК избрало комиссию во главе с Чхеидзе для руководства похоронами «воинов, павших при исполнении революционного долга в дни 3–5 июля». Торжественные церковные похороны казаков вылились в массовую процессию. «Церемониал начинался с литургии в Исаакиевском соборе. Гробы выносились на руках Родзянко, Милюковым, князем Львовым и Керенским и с крестным ходом направлялись для погребения в Александро-Невскую лавру. По пути следования милиция отсутствовала, охрану порядка взяли на себя казаки: день похорон был днем их полного владычества над Петроградом»[1799].

В ночь на 7 июля прошел обыск у Елизаровых, «вся наша квартира наполнилась этой свирепой толпой», искавшей «немецкого шпиона Ленина». Допрашивали Крупскую и домработницу Аннушку, которая делала круглые глаза и уверяла, что не знает никаких Олениных[1800]. Операцией руководил лично Никитин во главе команды из пятнадцати преображенцев: «В кварире мы застали жену Ленина — Крупскую. Не было предела наглости этой женщины. Не бить же ее прикладами. Она встретила нас криками:

— Жандармы! Совсем как при старом режиме!

И не переставала отпускать на ту же тему свои замечания в продолжение всего обыска. Я только сказал, что все равно не слушаю ее криков. Товарищ прокурор Е. изводился, иногда резко ее осаживал»[1801].