Именно эти телеграммы, копии телеграмм, полученных от западных спецслужб, выступят одним из основных свидетельств для предъявления обвинения лидерам большевиков Следственной комиссией. Другими свидетельствами станут факты банковских проводок, которые осуществляли Козловский и Суменсон.

«Модно одетая молодая женщина работает бухгалтером в петроградской конторе скандинавской торговой фирмы «Фабиан Клингсланд АО», через которую для России импортируются и переправляются дальше в глубь страны различные товары, — фиксировали немецкие историки вопроса. — Фирма представляет собой для Гельфанда своего рода дочернее предприятие и принадлежит к его обширной сети заведений для купли и продажи… Оптовое предприятие Гельфанд-Ганецкий заводит для молодой женщины… несколько частных счетов. Туда Гельфанд и Ганецкий переводят денежные суммы, отправляемые из их копенгагенской «Торговой и экспортной компании». Трансферты производятся через шведское банковское «Ниа Банкен» в Стокгольм и через «Ниа Банкен» в Копенгагене, так и на личные счета Суменсон в Сибирском банке в Петрограде. Отсюда Суменсон снимает деньги наличными или чеками и приносит купюры или чеки в угловой дом к Козловскому»[1747].

Суменсон, словами Никитина — «демимонденка», дама полусвета. «Я сейчас же направил на нее молодого человека Я-на, нашего способного и испытанного секретного сотрудника… Тем временем Касаткин донес, что Суменсон посетила Сибирский банк… Суменсон за последние месяцы сняла в одном этом банке около 800 000 рублей, а на ее текущем счету еще оставалось 180 000 рублей. В Сибирский банк, как то расследовал Александров уже после восстания, деньги переводил из Стокгольма, через «Ниа Банк», Фюрстенберг (Ганецкий)… Арестованная во время июльского восстания, она во всем и сразу чистосердечно призналась… Она показала, что имела приказание от Ганецкого выдавать Козловскому, состоящему в то время членом ЦК партии большевиков, какие бы суммы он ни потребовал, и притом без всякой расписки… Прикрываться коммерческой перепиской — обычный прием шпионов»[1748].

Переверзев 8 июля санкционирует арест Суменсон. Никитин не откажет себе в удовольствии допросить ее лично. Суменсон признает, «что не может больше отрицать, — что каким-то образом подсчитанная «сумма в 2 030 044 рубля» прошли через руки Ганецкого и ее»[1749]. 11 июля Ленин направит в «Новую жизнь» письмо, где уверял, что никакой Суменсон «никогда и в глаза не видел»[1750]. 20 сентября Суменсон отпустят под залог, после чего ее следы окончательно затеряются.

Защитники большевиков напоминают, что следствие Временного правительства потом установит только факт передачи от Суменсон за два года Козловскому гонорара в 25 424 рубля как юрисконсульту фирмы. Современный исследователь Геннадий Соболев писал о мемуарах Никитина: «В данном случае автора подвела не память, а версия, предложенная французской разведкой в июне 1917 года и с готовностью принятая им. В свою очередь Никитин подвел многих маститых историков, черпавших и продолжающих черпать из его книги доказательства в пользу этой версии»[1751]. А американский историк С. Ляндрес, проанализировав все 66 телеграмм (Никитин оперировал 29-ю), пришел к выводу, что денежные переводы всегда шли из Петрограда в Стокгольм, «но никогда эти средства не шли в противоположном направлении»[1752]. То есть деньги поступали на счет от российских покупателей импортных товаров, а затем уходили за рубеж для их оплаты.

Были еще две линии расследований, которые Никитин считал тогда не законченными. «Во-первых, досье компании «Сименс». Отделение этого общества на юге России было закрыто по подозрению в шпионаже еще при старом режиме распоряжением генерал-губернатора Киевского округа. Членом правления «Сименса» состоял достаточно известный казначей партии большевиков — Красин… Второе незаконченное расследование относилось к тем деньгам, которые… германское правительство препровождало еще до революции через банк «Сея» в Швеции на нужды германских военнопленных в России. Эти деньги передавались через посредство консулов нейтральных держав, причем контроль за их расходованием был для нас недоступен»[1753]. Вот, собственно, на тот момент и все.

Данилкин не без оснований замечает: «И хотя Ленина, несомненно, использовали немцы; и хотя запах измены — такой же едкий, как запах миндаля, распространявшийся в натопленных вагонах вокруг боевиков, возивших в 1905-1906-м из Европы на себе динамит в обычных пассажирских поездах, — ощущается в этой истории даже сейчас, Ленин не был «немецким агентом»… Да, антивоенная и антиправительственная деятельность Ленина была объективно выгодна немцам, потому что — в данный конкретный момент, а не вообще — его агитация снижала дееспособность армии и государственных механизмов; но это не значит, что у Ленина были договор, обязательства перед немцами»[1754].

На совещании руководства контрразведки 1 июля Никитин поставил перед собравшимися вопрос: «достаточны ли имеющиеся у нас данные для ареста большевиков». Общее мнение — достаточно.

Никитин принял ряд решений: «1. Приказал отменить производство всех 913 дел по шпионажу, больших и малых, находящихся в разработке контрразведки и не имеющих прямого отношения к большевикам, дабы усилить работу против большевиков… 2. Мы составили список двадцати восьми большевистских главарей, начиная с Ленина, и, пользуясь предоставленным мне правом, я тут же подписал именем главнокомандующего двадцать восемь ордеров на аресты… 3. Немедленно начать наступление на финляндском направлении по группе дел № 2 (Ленин — Парвус). Там, в Торнео и Белоострове, были активно настроенные коменданты, а из попавших в список 28 большевиков больше половины ездили к себе на дачи, а также в Выборг. Стало быть, была не исключена возможность их арестовать внезапно в вагоне, а к тому же зацепить с поличным… 1 июля я переселил за границу целый отряд контрразведки с 40 агентами». С 7 июля Никитин планировал приступить «к ликвидации большевиков в самом Петрограде».

В разгар большевистского восстания было принято решение дать наконец ход компромату. Половцов вспоминал: «К вечеру у меня в большом кабинете настоящий базар: собираются почти все члены правительства, считающие своей обязанностью мне давать советы… Среди общей суматохи утешением служит веселое лицо Пальчинского да ироническая улыбка Переверзева, сидящего в кресле напротив моего письменного стола. От этого последнего исходит единственное разумное предложение, когда бы то ни было слышанное мною от члена Временного правительства, а именно — немедленно опубликовать все имеющиеся у нас документы, доказывающие связь большевиков с немецким шпионажем… Поддерживаю идею Переверзева, и она приводится в исполнение»[1755].