Доктор Морган посмотрел на меня, а я посмотрела на него. Он всегда чем-то напоминал мне дедушку, хотя я долго не могла понять почему. Он был намного моложе дедушки, всего на несколько лет старше меня. Он принадлежал к другой расе. И, в отличие от дедушки, он не был ни знаменитым, ни влиятельным человеком. Но потом я поняла: дело в том, что он всегда отвечал на мои вопросы – другие сотрудники лаборатории, даже если бы я к ним обратилась, сказали бы, что я все равно ничего не пойму, но доктор Морган никогда такого не говорил.

– Это зооноз, и мы точно знаем, что он вызывает геморрагическую лихорадку, – наконец сказал он. – Он передается не только воздушно-капельным путем, но и через биологические жидкости организма, а значит, в высшей степени заразен. У нас пока нет четкого представления об инкубационном периоде или о том, сколько времени проходит между постановкой диагноза и смертью. Вирус был обнаружен в Бразилии. Первый случай заболевания у нас зарегистрирован около месяца назад в Шестой префектуре. – Ему не нужно было объяснять, что нам повезло: Шестая префектура – самая малонаселенная из всех. – Но мы знаем, что с тех пор он распространяется, – просто еще не знаем, с какой скоростью. Это все, что я могу сказать.

Я не стала уточнять, потому ли, что он больше ничего не знает, или потому, что не имеет права больше ничего рассказывать. Я просто поблагодарила его и вернулась на свое рабочее место, чтобы обдумать услышанное.

Я знаю, что первый вопрос, которым стоило бы задаться, – это как вирус вообще сюда попал. Одна из причин, по которым пандемий не было почти двадцать четыре года, заключается в том, что, как я уже говорила, правительство закрыло границы и запретило все международное сообщение. Многие страны поступили так же. По сути, осталось только семнадцать стран – Новая Британия, группа стран в Старой Европе и вторая группа в Юго-Восточной Азии, – граждане которых по-прежнему имели право выезжать и въезжать.

Но хотя такое никому не разрешалось, на самом деле это не означало, что никто не въезжал и не выезжал. Например, четыре года назад прошел слух, что в одном из портов Третьей префектуры в транспортном контейнере обнаружили нелегального пассажира из Индии. И, как любил говорить дедушка, микроб может пересечь границу в горле кого угодно: не только человека, но и летучей мыши, змеи или блохи. (Это фигура речи, поскольку у змей и блох горла нет.) Как всегда говорил доктор Уэсли, одного случая достаточно.

Была и другая теория, которую я никогда не стала бы распространять – хотя некоторые люди ее поддерживали, – будто бы правительство само изобретало вирусы, будто бы половина каждого исследовательского института, в том числе УР, занималась созданием новых вирусов, а другая половина – выяснением, как их уничтожить, и будто бы правительство организовывало утечку нового вируса всякий раз, когда считало нужным. Не спрашивайте, откуда я знаю, что люди так думали, потому что я не могу сказать – просто знаю, и все. Но я могу сказать, что так думал мой отец, и это одна из причин, по которой его объявили врагом государства.

Хотя я и раньше слышала эти теории, я в них не верила. Если это правда, то почему правительство не выпустило вирус в 83-м или в 88-м, во время восстаний? Тогда дедушка был бы до сих пор жив, и мне было бы с кем поговорить.

Этого я бы тоже ни за что не сказала вслух, но иногда я даже жалела, что к нам пока не попал очередной вирус из-за границы. Не потому, что я хотела, чтобы люди умирали, а потому, что это послужило бы доказательством. Я хотела знать наверняка, что есть другие места и другие страны, что там живут люди, которые тоже ездят на шаттлах, тоже работают в лабораториях и тоже готовят котлеты из нутрии на ужин. Я понимала, что никогда не смогу побывать в этих местах, – я даже не хотела бы иметь возможность в них побывать.

Но иногда мне хотелось знать, что они все-таки существуют, что все те страны, в которых побывал дедушка, все те улицы, по которым он ходил, никуда не делись. Иногда мне даже хотелось притвориться, что он вовсе не умер, что я не видела собственными глазами, как его убили, что, провалившись сквозь отверстие в помосте, он вдруг оказался в одном из тех городов, куда ездил в молодости: в Сиднее, в Копенгагене, в Шанхае или в Лагосе. Может, он по-прежнему там и думает обо мне, и хотя я скучала бы по нему все так же сильно, мне было бы достаточно знать, что он все еще жив, что он вспоминает меня, находясь в каком-нибудь таком месте, которого я даже близко не могу себе представить.

В течение следующих недель ситуация стала меняться. Менялась она постепенно, незаметно – не то чтобы на улицах вдруг появились вереницы грузовиков или начались мобилизации, – и все-таки было понятно, что что-то происходит.

В основном перемены происходили по ночам, поэтому я начала замечать их по дороге в УР. Например, однажды утром наш шаттл простоял на контрольно-пропускном пункте дольше обычного, а в другой раз перед посадкой к нам подошел солдат и просканировал лбы всех пассажиров каким-то новым бесконтактным термометром, которого я раньше никогда не видела.

– Проходим, не задерживаемся, – сказал солдат, но его тон не был суровым, и хотя никто ни о чем не спрашивал, он зачем-то прибавил: – Правительство тестирует новое оборудование.

На следующий день его уже не было, однако появился другой солдат, который наблюдал, как мы садимся в шаттл, и держал в руке пистолет. Он ничего не говорил и ничего не делал, но его глаза скользили туда-сюда, изучая нас, и когда человек передо мной шагнул на подножку, солдат протянул руку.

– Стоять, – сказал он. – Это что? – И указал на пятно цвета раздавленного винограда на лице пассажира.

– Родимое пятно, – ответил тот совершенно спокойно. Солдат достал из кармана какое-то устройство, направил луч на его щеку, прочитал то, что высветилось на экране, и кивнул, пропуская пассажира и указывая на дверь шаттла дулом пистолета.

Я не знаю, что замечали и чего не замечали те, кто ездил со мной в шаттле. С одной стороны, в Восьмой зоне почти никогда ничего не