– Почему? – спросила я, и он на несколько секунд задумался.

– Просто так, – сказал он наконец. – Потому что людям это свойственно.

Иногда я боюсь, что отсутствие у меня интереса к наблюдениям означает, что я не человек, хотя понимаю, что дедушка имел в виду совсем не это.

Пока я думала об этом, двери лифта открылись, и из него вышли три человека, женщина и двое мужчин. По их одежде я сразу увидела, что это государственные служащие, и догадалась, что они о чем-то спорят, потому что один из мужчин наклонился к другому и все трое перешептывались. Тут женщина оглянулась и заметила меня: “О господи, тут люди, пойдем поищем другое место”, – и не успела я сказать, что могу уйти, как они вернулись в лифт и уехали.

Дедушка всегда говорил, что люди, которые работают на государство, и люди, которые на него не работают, едины в своем желании никогда не встречаться друг с другом: они не хотят видеть нас, а мы не хотим видеть их. Обычно так и происходило. Все министерства находились в одной зоне, и у государственных служащих были свои собственные шаттлы, продуктовые магазины и жилые кварталы. Многие высокопоставленные государственные служащие были из Четырнадцатой зоны, так же как и многие ведущие ученые из УР, а также главные инженеры и исследователи с Фермы и Пруда, хотя некоторые жили и в других зонах.

Хорошо известно, что в каждом центре биологических исследований есть государственный спецотдел. Это нужно, чтобы его сотрудники следили за нами. Но хотя мы все знали, что в УР есть такой отдел, никто не знал, где он находится и сколько людей там работает. Некоторые говорили, что меньше десяти человек. Другие утверждали, что больше, причем намного больше – может быть, человек сто, чуть ли не по двое на каждого старшего исследователя. Ходили слухи, что этот отдел находится глубоко под землей, на несколько уровней ниже, чем гипотетические секретные лаборатории с гипотетическими мышами и гипотетическими операционными, и что из этих подземных кабинетов идут специальные туннели, по которым ходят специальные поезда прямо до министерств, а то и до самого Первого муниципалитета.

Но другие сотрудники утверждали, что отдел занимает всего несколько комнат в одном из корпусов, который используется реже остальных, – и, скорее всего, так оно и было; впрочем, кампус УР был не очень большой, рано или поздно все сотрудники так или иначе пересекались, и тем не менее я никогда не видела вот этих государственных служащих, хотя сразу же поняла, кто они такие.

Вообще-то они появились здесь относительно недавно. Когда дедушка начал работать в Университете Рокфеллера, это был просто исследовательский центр. Лаборатории получали финансирование от государства и иногда сотрудничали с различными министерствами, особенно с Министерствами здравоохранения и внутренних дел, но не находились под государственной юрисдикцией. Однако после 56 года все изменилось, и в 62-м, когда было создано новое государство, ему передали надзор за всеми исследовательскими центрами. В следующем году сорок пять штатов поделили на одиннадцать префектур, а в 72-м, через год после учреждения зон, наше государство стало одной из девяноста двух стран, которые подписали договор с Пекином – они предоставляли ему полный доступ ко всем научным институтам в обмен на финансирование и другие ресурсы, включая продовольствие, воду, медикаменты и прочие гуманитарные грузы. Это значит, что, хотя каждый федеральный проект контролируется государством, в конечном итоге перед Пекином отчитываются только те государственные служащие, которые курируют такие учреждения, как УР, – другими нашими предприятиями Пекин не интересуется, только теми, которые работают с исследованием и профилактикой заболеваний.

Кроме тех людей, по кому сразу было видно, что они представители государственных структур, некоторая часть ученых и других исследователей работала одновременно на институт и на правительство. Это не значило, что они осведомители, – институт знал об их двойных обязанностях. Дедушка был одним из таких людей: он начинал как ученый, но в конце концов тоже стал сотрудничать с правительством. Когда я родилась, у него было огромное влияние. Но со временем его авторитет пошатнулся, и когда повстанцы ненадолго захватили контроль над страной во второй раз, его убили за связь с правительством и за то, что он делал, пытаясь остановить распространение болезней.

Собственно, поэтому было непривычно видеть, что государственные служащие так открыто ходят по кампусу и так странно себя ведут. Я даже не слишком удивилась, когда примерно через неделю, пообедав на крыше, спустилась обратно и обнаружила в углу комнаты отдыха пятерых кандидатов, которые взволнованно обсуждали только что поступивший из Министерства здравоохранения приказ закрыть все изоляционные центры в нашей префектуре. Приказ вступал в силу немедленно.

– Как думаете, что это значит? – спросил один из кандидатов, который всегда начинал подобные разговоры с одного и того же вопроса; я иногда слышала, как он потом повторяет другим людям ответы коллег.

– Ну очевидно же, – сказал другой, крупный и высокий, чей дядя, по слухам, был одним из заместителей министра внутренних дел. – Это значит, что новая зараза не только реальна, но и, если верить прогнозам, обладает высокой летальностью и быстро распространяется.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что. Если бы ее было легко вылечить или локализовать, тогда и прежняя система годилась бы: человек заболевает, его сажают на карантин на пару недель и смотрят, не станет ли ему лучше, а если не станет, переводят его в центр перемещения. Это прекрасно работало последние лет – сколько? – двадцать пять, правильно?

– На самом деле, – сказал третий кандидат, который всегда закатывал глаза, как только племянник замминистра внутренних дел открывал рот, – я всегда считал, что система не так уж и эффективна. Слишком большая вероятность ошибки.

– Да, у системы есть свои недостатки, – сказал племянник замминистра, которого злило, что ему перечат. – Но давайте не будем забывать, чего мы достигли благодаря изоляционным центрам. – Я и раньше слышала, как он защищал изоляционные центры; он всегда повторял, что они дают ученым возможность проводить исследования на людях в режиме реального времени и выявлять среди зараженных тех, кто подойдет для испытаний лекарств. – Теперь они боятся, что с этой заразой, что бы это ни было, либо не хватит времени на изоляционные центры, либо всякие полумеры все равно окажутся бессмысленными, потому что уровень заболеваемости будет таким высоким и подскочит так быстро, что лучше и эффективнее всего сразу отправить всех