скрывать и не о чем сообщать, да и в любом случае есть другие объяснения. Дэвид мог подсмотреть, как я возвращаюсь домой. Он мог передать записку кому-нибудь из входивших в здание соседей и попросить подсунуть ее под мою дверь. Это было бы необычно, но Дэвид ведь и сам необычный. Однако это рассуждение навело меня на другую неприятную мысль: почему вдруг спустя столько времени он захотел меня увидеть? И если он действительно знает, где я живу, почему не попытался связаться со мной раньше?

Я была настолько поглощена своими размышлениями, что, только услышав, как кто-то обращается ко мне, поняла, что стою на месте возле брезентовой палатки рассказчика.

– Вы заходите, мисс? – спросила помощница рассказчика, и я кивнула, вошла в палатку и положила свою подстилку на землю у задней стенки.

Поправляя на боку сумку, я вдруг почувствовала, что кто-то стоит рядом со мной, подняла глаза, и это был Дэвид.

– Привет, Чарли, – сказал он и сел рядом.

Сердце у меня билось очень быстро.

– Привет, – сказала я.

Но больше мы ничего друг другу не сказали, потому что заговорил рассказчик.

Я даже не запомнила, что это была за история, потому что никак не могла сосредоточиться – меня тревожили все те же вопросы и сомнения, – и поэтому с удивлением услышала, как слушатели вдруг зааплодировали, а потом Дэвид сказал: “Пойдем к скамейкам”.

Скамейки на самом деле были не скамейками, а бетонными заграждениями, которые много лет назад поставили здесь для пресечения беспорядков. Когда повстанцев разгромили, правительство оставило ряд заграждений перед одним из домов с восточной стороны, и иногда люди, особенно пожилые, сидели на них и смотрели на лавирующих по Площади прохожих. Достоинство скамеек заключалось в том, что они, хоть и находились на улице, давали возможность уединиться и отдохнуть. Но был у них и недостаток: они были очень горячие, и летом исходящий от камня жар чувствовался даже сквозь охлаждающий костюм.

Дэвид выбрал одну из скамеек с южного края, и несколько минут никто из нас не произносил ни слова. Мы оба были в шлемах, но когда я хотела расстегнуть ремни и снять свой, он остановил меня.

– Нет, – сказал он. – Не снимай. Не снимай, смотри прямо перед собой и не реагируй на то, что я тебе скажу.

Я послушалась.

– Чарли, – сказал он и умолк. – Чарли, я тебе сейчас кое-что скажу.

Его голос звучал не как обычно, серьезнее, и мне снова стало страшно.

– Ты злишься на меня? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Нет, совсем не злюсь. Мне просто нужно, чтобы ты выслушала, хорошо? – Он едва заметно повернул ко мне голову, и я кивнула, тоже едва заметно, чтобы показать, что я поняла.

– Чарли, я не отсюда, – сказал он.

– Я знаю, – сказала я. – Ты из Пятой префектуры.

– Нет, – сказал он. – И не оттуда. Я из… я из Новой Британии. – Он снова на секунду взглянул на меня, но я сохраняла невозмутимое выражение лица, и он продолжал: – Я знаю, это прозвучит… странно. Но меня послал сюда мой начальник.

– Зачем? – прошептала я.

Теперь он посмотрел на меня по-настоящему.

– За тобой, – сказал он. – Чтобы найти тебя. И присматривать за тобой, пока не наступит удобный момент. – Я молчала, и он продолжал: – Ты ведь знаешь, что будет новая пандемия.

Я была так потрясена, что на мгновение потеряла дар речи. Как Дэвид узнал об этом?

– Это правда?

– Да, – сказал он. – Это правда, и она будет очень, очень серьезной. Такой же серьезной, как в 70-м, даже хуже. Но мы должны уехать немедленно не из-за нее, хотя она, безусловно, осложняет ситуацию.

– Что? – переспросила я. – Уехать?

– Чарли, смотри вперед, – быстро прошептал он, и я послушно отвернулась. Демонстрировать на публике злость или тревогу было неблагоразумно. – Никаких эмоций, – напомнил он, и я кивнула, и мы снова замолчали. – Я работаю на человека, который был большим другом твоего дедушки, – сказал он. – Его самым близким другом. Перед смертью твой дедушка попросил его помочь вывезти тебя из страны, и в течение шести лет мы пытались это сделать. В начале этого года нам наконец-то стало казаться, что это возможно, что мы вроде бы нашли решение. И теперь решение точно есть. Теперь мы можем забрать тебя отсюда и отправить в безопасное место.

– Но я и здесь в безопасности, – сказала я, когда снова смогла говорить, и заметила, что его голова чуть-чуть повернулась в мою сторону.

– Нет, Чарли, – сказал он. – Ты не в безопасности. Здесь ты никогда не будешь в безопасности. А кроме того, – и тут он поерзал, – разве ты не хочешь другой жизни? Не хочешь поселиться где-нибудь, где ты сможешь быть свободной?

– Я и здесь свободна, – сказала я, но он продолжал:

– Где-нибудь, где ты сможешь – не знаю, читать книги, или путешествовать, или ходить куда хочешь? Где-нибудь, где ты сможешь… сможешь завести друзей?

Я не могла говорить.

– У меня здесь есть друзья, – сказала я и, когда он не ответил, добавила: – Все страны одинаковые.

Теперь он полностью повернулся ко мне, и сквозь тонированный визор шлема я увидела его глаза, большие и темные, как у моего мужа, и смотревшие прямо на меня.

– Нет, Чарли, – мягко сказал он, – не одинаковые.

Тогда я встала. Я чувствовала себя странно – все происходило слишком быстро, и мне это не нравилось.

– Мне пора идти, – сказала я. – Не знаю, зачем ты рассказываешь мне все это, Дэвид. Не знаю зачем, но то, что ты говоришь, – это государственная измена. Выдумывать такие истории – измена. – У меня защипало глаза, потекло из носа. – Я не знаю, зачем ты это делаешь, – сказала я и сама услышала, как мой голос становится все громче и как в нем нарастает паника. – Не знаю зачем, не знаю зачем…

Дэвид быстро встал и сделал нечто необычайное – притянул меня к себе и молча обнял, и чуть погодя я обняла его в ответ, и хотя сначала я стеснялась, потому что прохожие наверняка смотрели на нас, спустя некоторое время я перестала думать о них вообще.

– Чарли, – сказал Дэвид где-то над моей головой, – я знаю, для тебя это огромное потрясение. Я знаю, что ты мне не веришь. Я все это знаю. Прости меня. Я бы очень хотел как-то облегчить тебе это все. – А потом я почувствовала, как он сует что-то в карман