на публике просто было безопаснее. В год восстаний, до того, как правительство вернулось к власти, многие считали, что большинство частных квартир прослушивается, и даже сейчас нужно было полностью доверять человеку, чтобы приходить к нему домой.

Некоторое время мы оба молчали.

– У тебя нет ко мне вопросов? – спросил он все тем же тихим голосом, совершенно не похожим на голос того Дэвида, которого я знала. Впрочем, пришлось мне напомнить самой себе, того Дэвида, которого я знала, не существует. А может, и существует, но сейчас я разговариваю не с ним.

Конечно, у меня было много вопросов – так много, что невозможно было понять, с чего начать, что сказать, что спросить.

– Разве люди в Новой Британии не говорят немного по-другому?

– Конечно, – сказал он.

– Но ты говоришь так, будто ты отсюда, – сказала я.

– Я притворяюсь, – сказал он. – Если бы мы были в безопасном месте, я бы перешел на свое обычное произношение, и для тебя моя речь звучала бы по-другому.

– А, – сказала я, и мы немного помолчали. Потом я вспомнила кое-что странное, что давно меня интересовало. – Твои волосы. Они длинные.

Он недоверчиво посмотрел на меня, и я почувствовала гордость, потому что смогла удивить его.

– Несколько прядей выбились из-под кепки в тот день, когда я впервые увидела тебя в очереди на шаттл, – сказала я, и он кивнул.

– Это правда, у меня были длинные волосы, – сказал он. – Но я обрезал их несколько месяцев назад.

– Чтобы не выделяться? – спросила я, и он снова кивнул.

– Да, – сказал он, – чтобы не выделяться. Ты очень наблюдательная, Чарли. – И я чуть-чуть улыбнулась, радуясь тому, что Дэвид считает меня наблюдательной, и еще тому, что дедушка гордился бы мной: я заметила то, чего, возможно, не заметили бы другие.

– У людей в Новой Британии длинные волосы? – спросила я.

– У некоторых длинные, – сказал он. – У других короткие. Люди носят такие прически, какие захотят.

– Даже мужчины? – спросила я.

– Да, – сказал он, – даже мужчины.

Я представила себе такое место, где можно носить длинные волосы, если захотеть – ну, если получится их отрастить. И спросила:

– Ты когда-нибудь встречал моего дедушку?

– Нет, – сказал он. – К сожалению, нет.

– Я скучаю по нему, – сказала я.

– Я знаю, Чарли, – сказал он. – Я знаю, что ты скучаешь.

– Тебя действительно послали сюда за мной? – спросила я.

– Да, – сказал он. – Только за этим я сюда и приехал.

Теперь я снова не знала, что ответить. Это прозвучит тщеславно, а я не тщеславный человек, но, услышав, что Дэвид приехал только за мной, только чтобы найти меня, я почувствовала легкость внутри. Мне хотелось услышать, как он повторяет это снова и снова, мне хотелось рассказать об этом всем вокруг. Есть человек, который приехал сюда, чтобы найти меня; я – единственная причина, по которой он здесь. Никто бы в такое не поверил – я и сама не верила.

– Я не знаю, о чем еще спросить, – сказала я наконец и снова почувствовала, что он почти незаметно повернул голову ко мне.

– Ну раз так, – сказал он, – я, пожалуй, начну с того, что расскажу тебе план.

Он снова внимательно посмотрел на меня, я кивнула, и он заговорил. Мы ходили и ходили по кругу, иногда обгоняли других гуляющих, иногда они обгоняли нас. Мы шли не быстрее, но и не медленнее всех, были не моложе, но и не старше всех – и если бы кто-то наблюдал за всеми нами сверху, он бы ни за что не догадался, какие люди в этот момент говорили про что-то безопасное, а какие обсуждали что-то настолько рискованное, настолько немыслимое, что невозможно было даже представить, как они еще живы.

Глава 8

Лето, на двадцать лет раньше

Дорогой Питер,

17 июня 2074 г.

Спасибо за твою нежную записку; прости, что так долго не отвечал. Я хотел написать раньше – я понимаю, что ты будешь волноваться, но я только-только смог найти нового курьера, которому можно доверять.

Конечно же, я не сержусь на тебя. Конечно. Ты сделал все, что мог. Это я виноват – надо было позволить тебе меня вытащить отсюда, когда у меня (и у тебя) еще была такая возможность. Я снова и снова думаю о том, что, попроси я тебя об этом всего лишь пять лет назад, мы бы сейчас были в Новой Британии. Нелегко, но по крайней мере возможно. А потом мои мысли неизменно становятся все страшнее и отчаяннее: если бы мы уехали, Чарли бы все равно заболела? Если бы она не заболела, была бы она теперь счастливее? А я?

Потом я думаю, что, может быть, ее этот – уже не такой новый – образ мышления, существования, в результате лучше подготовит ее к реальности этой страны. Может быть, ее бесстрастность – это род невозмутимости, которая сможет вести ее через неведомые перемены нашего мира. Может быть, те свойства, об утрате которых я как бы от ее лица больше всего сожалел – сложный комплекс эмоций, открытость, даже бунтарство, – как раз те, утрата которых должна вызывать у меня облегчение. В самые оптимистичные мгновения я почти воображаю, что она как-то преодолела свой путь развития и стала человеком, лучше приспособленным к нашему времени и обстоятельствам. Она сама не испытывает грусти из-за того, какая она.

Но потом прежний цикл повторяется снова: если бы она не заболела; если бы не принимала ксикор. Если бы росла в стране, где нежность, уязвимость, романтику все еще если не одобряют, то хотя бы не преследуют. Кем бы она была? Кем бы я был – без чувства вины, без скорби, без скорби о чувстве вины?

Не волнуйся за нас. Хотя нет – волнуйся, но не больше, чем надо. Они не знают, что я пытался сбежать. И – понимаю, что я и себе, и тебе об этом постоянно напоминаю, – я все еще нужен. Пока есть болезнь, буду и я.

С благодарностью и любовью (как и всегда),

Чарльз

Дорогой Питер,

21 июля 2075 г.

Пишу второпях, потому что не хочу упустить курьера до его отъезда. Я чуть тебе сегодня не позвонил – может, еще позвоню, хотя до канала защищенной связи добраться все труднее. Но если в течение ближайших дней придумаю, как это сделать, – позвоню.

По-моему, я уже