– Хотелось бы мне верить, что молодому человеку не изменило чувство собственного достоинства!

– Не изменило, – сам того не желая, улыбнулся Шарль. – Он удалился очень достойно, пятясь и все так же держа трость под мышкой, словно старик Сезар уже тогда был лишь бесплотным изображением. Он адресовал Анриетте взгляд, преисполненный нежности. А она, полумертвая, смотрела, как он уходит, подталкиваемый этим клоуном, и, поднеся ко рту руку с черным перстнем, посылала ему долгий воздушный поцелуй.

– Да это же – чистый Бомарше![97] В пантомиме.

– Увы! Это жизнь. И страдания сразу для трех человек. Точнее – страдания, оставшиеся в далеком прошлом.

– А теперь пришел наш черед страдать. Из-за них. Едва ли кто-то подозревал, что из всего этого выйдет целая драма.

– Да, едва ли. Но так уж устроена История. Мы ее не знаем даже наполовину.

– Подведем итог, – сказал Бертран. – Менее чем за месяц до своей гибели Сезар обзавелся смертельным врагом. И этим врагом был мой предок.

Шарль снисходительно возразил:

– Но у него больше нет ключа…

– Для столь сообразительного молодого человека – это мелочь.

– Столь сообразительного? Что ты под этим подразумеваешь?

– Мне представляется, что весьма разумно с его стороны спрятать записку под бюстом Наполеона, прямо в кабинете Сезара. Он мог сунуть ее в тысячу других мест, гораздо более доступных для девушки: в ее комнате, к примеру. На первый взгляд это кажется проще и рациональнее. Но, порывшись там как следует, старый корсар мог обнаружить их секрет. Тогда как вряд ли бы ему взбрело когда-либо в голову искать что-нибудь запретное в собственном кабинете, не просвети его тайно на сей счет люминит.

– А не могла, случаем, эта идея исходить не от человека с тростью, но от Анриетты?

– Да хоть бы и так! – воскликнул Бертран, шмыгнув лукавым носом. – Мне все равно…

– Потому что…

– Потому что Анриетта – моя прабабка, черт возьми! Нет ни малейшего сомнения в том, что она вышла замуж за человека с тростью… с перстнем!

– И стала графиней или маркизой! – рассмеялся Шарль.

– Разумеется! – сказал Бертран. – Человек с тростью – аристократ, это же видно. Я тебе всегда говорил! А человек благородный никого не убивает!

– Да услышит тебя Господь Бог, дорогой мой Бертран! Желаю этого от всего сердца!

Так кто же все-таки был убийцей? Человек с тростью?

Или же Фабиус Ортофьери?

Подтолкнет ли люминит Историю ко лжи?

А может, убийца – кто-то другой? Или, как уже намекали, Сезара и вовсе никто не убивал?

Глава 14

Великий день необычайного зрелища

Мы не станем здесь вдаваться в подробности тех шестнадцати дней, что предшествовали волнующему и трагическому «ретровидению» 28 июля 1835 года, то есть – в действительности – периода, который растянулся с 30 октября по 15 ноября года 1929-го.

Шарль и его друзья пережили тогда на улице Турнон две с небольшим напряженные недели, фазу приготовлений и постоянного наблюдения, которая в силу обстоятельств представляла для них исключительный интерес. Каждая минута приносила что-то увлекательное: благодаря чудесным свойствам люминита прошлое оживало, перед ними изо дня в день разыгрывались сцены из жизни и вскоре просмотр должен был пролить свет на многие тайны, что сулило в будущем радости или печали.

Но за все это время наблюдение за знаменитой пластиной дало повод лишь к общим констатациям, которые не внесли никакого существенного изменения в то, что было и так уже известно как в отношении самого Сезара Кристиани, так и касательно Жозефа Фиески, его соседа.

Кабинет Сезара в этот предшествующий его смерти период ни разу не стал театром какой-либо примечательной сцены. Жизнь старого корсара и его воспитанницы текла монотонно и безрадостно; из увиденного можно было сделать лишь тот вывод, что, судя по всему, Анриетта, как правило, выходила из дома не одна, но в сопровождении опекуна. Принятые Сезаром Кристиани визитеры не вызвали ни единой ремарки. Среди посетителей Шарль, как ему показалось, узнал родителей своего прадеда, Наполеона, которому к тому времени исполнился уже двадцать один год; Люсиль Лебуляр и ее мужа, дочь и зятя; их сына, Ансельма Лебуляра, двадцатилетнего юношу, которому предстояло стать отцом кузины Друэ. Их манеры отличались сердечностью и почтительностью; то были серьезные люди, которые выказывали глубокое уважение Сезару и были приветливы и учтивы с Анриеттой.

Фабиуса Ортофьери люминит не показал ни разу.

Что до человека с тростью, то он исчез.

Вот и все, что относится к Сезару Кристиани. Его последние дни выдались невыразительными, серыми, размеренными, разве что опечаленными размолвкой с Анриеттой Делиль.

В отношении Фиески наблюдение также принесло лишь второстепенные результаты – весьма ценные, конечно же, для Истории, однако же не способные изменить хронику покушения или же пролить хоть немного света на загадку убийства Сезара. Появления Фиески у окна или курящим трубку на пороге дома в компании консьержа Пьера, возникновения все в том же окне Нины Лассав, их ежедневные уходы и приходы – все это не представляло большого интереса. Куда более волнующим было наблюдать за тем, как оживают страницы прошлого: видеть, к примеру, как накануне преступления по бульвару проезжает верхом жестянщик Буаро, чтобы Фиески мог надлежащим образом направить двадцать четыре ствола своего дьявольского орудия, различимого за жалюзи разве что при помощи бинокля; как движется в тени силуэт этого человека, уже гордящегося тем, что ему предстоит стать убийцей короля; как в сумерках, зарядив адскую машину порохом, пулями и картечью, выходит из красного дома и садится в кабриолет кряжистый старик Море.

Все это подметил отнюдь не Шарль. Во избежание досадных последствий раздвоения внимания он определил себе, Бертрану и Коломбе отдельную задачу – отслеживать исключительно дело Сезара, тогда как ведение дела Фиески было доверено достойнейшему историку, мсье Кола-Дюнорману, который, как всем известно, также занимался изучением эпохи Реставрации и правления Луи-Филиппа. Кола-Дюнорман (либо один из его сотрудников) покидал студию уже далеко за полночь, чтобы снова вернуться в нее с рассветом, и каждый раз, когда происходил какой-либо примечательный факт, имевший отношение к Фиески, он не забывал сообщать об этом Шарлю, который тотчас же прибегал в студию, если в ней в тот момент отсутствовал, или же переключал свое внимание с одной камеры на другую, если находился рядом.

Словом, в студии на улице Турнон, да и во всей квартире мадам Кристиани, царило невообразимое возбуждение, немного спадавшее лишь с наступлением ночи, когда «ретротрансляция» становилась менее событийной.

Люк де Сертей, участвуя в просмотрах, проявлял сдержанность, которая, по