но тут была своя специфика. В основном женщин и мужчин связывали или узы родства, или сексуальные отношения. А дружбы искренней и подлинной добиться от них было непростым делом. Удивляло её одиночество. Вокруг неё был будто заколдованный пустой круг, за пределами которого ходили многие алчущие её. И он это видел. Но не понимал, кто начертил этот круг. Там, в его центре, она и жила, всегда оставаясь одна. Загадка имела отгадку, но отгадывать её отчего-то не хотелось.

Фея Паралеи из коробки

Не хотелось ему в последние годы и видеть столицу Паралею. А только он, пусть и не часто, а бродил по её улицам как на автопилоте, в прежнем и пребывающем в работоспособном состоянии алгоритме поиска той, кто исчезла почти девять лет назад. Зачем он забрёл в тот салон? Он и сам не знал. Но там оказалось интересно. Особенно поразили картины одной, совсем периферийной экспозиции, в самом далёком углу зала просмотра. На них местными красками была изображена Земля! Странно преломленная через чьё-то воображение, украшенная чистой и талантливой рукой, но родная Земля. По бирюзовому небу плыли облака над кристаллическими городами, растворяющимися у горизонта, синие реки текли туда же. На одной же из картин по зеленеющей земной реке, в окружении белых речных лилий он увидел… Гелию.

Сидя в белой лодке, она пыталась уловить рукой волосы, поднятые порывом ветра, который запечатлел художник, и от застывшего порыва они были как тёмное крыло у неё за спиной. Одно крыло, второго не было. Гелия глядела в его защемлённую болью душу. Через умышленно прозрачное платье, чтобы было видно, как она хороша, просвечивала такая узнаваемая, родная грудь её… Боль была не душевная, а на реальном физическом плане схватившая его, и дыхание на миг пропало. Что было делать в такой ситуации, когда даже возник панический страх от приступа?

Он отдалился от двухмерного призрака жены, и тогда увидел другую женщину. Живую и трёхмерную, узнанную сразу. Стоящую рядом в облачном бирюзовом платье. Она не сразу его увидела. Какое-то время он созерцал её сбоку, следя за шевелением верхней губы, она что-то шептала картинам напротив или себе самой. Потом она рассказала, что была огорчена замечанием одной посетительницы, и когда та ушла, то высказала ей всё, что о ней думала, но в пустоту, боясь затевать ссоры со скучающими невеждами.

Искал ли он её в последнее время? Нет. Давно уже нет. Просто бродил по улицам, ища неизведанные закоулки. Посещал Сады свиданий, как называли тролли свои парки, любя гулять там, где ни его никто не знал, ни он никого. Ощущение полного космического одиночества, когда на огромные расстояния вокруг ни единой близкой души. С Чапосом в последние годы он перестал поддерживать любые контакты. Он давно уже не был нужен. А тут вдруг в «Ночной лиане», куда он забрёл ради лёгкого перекуса, а там было всегда вкусно, Рудольф и увидел Чапоса, грезящего в обнимку с синей фляжкой. Видимо, тот иногда позволял себе такое вот редкое удовольствие, а может, и нередкое, как узнаешь. Чапос давно разбогател настолько, что мог и позволить собственной утробе столь изысканное удовольствие. Чапос нисколько не удивился встрече, не обрадовался, но и не огорчился. А Рудольф зачем-то сел с ним рядом просто по привычке. Вроде как они договорились о встрече. И ни один из них не произнёс ни слова. Молчаливо Чапос наблюдал за действиями Рудольфа, следя за поглощением дорогих угощений, в которых отказал себе по той самой причине, что синяя фляжка была уж очень дорогой. Разориться на закуску жадность ему уже не позволила. А жрать ему точно хотелось. Он едва не пускал слюни, следя за тем, как исчезают ароматные ломти рыбы в чужом рту. — Не угостите ли меня по старой дружбе, а то я реально поиздержался на данный момент. Давно тут не был. А хозяин заведения взял и поднял цену на «Мать Воду» ровно в два раза против прежнего. Сказал, что её поставки резко сократились. Конечно, я живу не так далеко отсюда. Дом-то у меня — полная чаша, да раз уж такая встреча произошла, чего бы нам и не посидеть в привычном дружеском уединении?

И вместо того, чтобы послать его за вопиющую наглость к местному чёрту, Рудольф подозвал обслугу и заказал для Чапоса то, что тот и любил. Побольше мяса в острой заливке, поскольку рыбу Чапос не любил. Рыба вызывала у него тошноту, в чём он и признался как-то. Чем была продиктована такая вот щедрость к тому, кто вовсе не вызвал душевной радости при встрече? А на всякий случай. Вдруг что и любопытное узнаешь. И узнал.

Одет Чапос был в какую-то диковинную кожаную жилетку. Зверь был пойман во время одной из облав в зоне так называемых пустынь. Экзотическая кожа блестела как атлас, была тонка и красива. И Рудольфу захотелось, чтобы и у него был такой плащ.

— Ваша воля всегда для меня действие, — сказал Чапос, сразу прикинув, какой куш он заломит за диковинку. Вскоре плащ был на удивление быстро состряпан и доставлен. Местная мода давно была привычна Рудольфу. И не казалась смешной или некомфортной. Так было только у бедноты. Богачи знали толк и в красоте, и в удобстве.

— Если бы вы знали, какие пригожие ручки прикасались к изделию, к коже, вы бы не снимали его никогда, — улыбалось это отнюдь не улыбчивое чудо-юдо, вручая готовое изделие, упакованное в душистую дорогую бумагу. Он излучал довольство не только потому, что рад был угодить. Чапос был уверен, что прерванная по неизвестной причине дружба возобновилась и принесёт ему немало пользы. Хотя бы тем, что можно будет иногда пожрать за чужой и щедрый счёт странного и расточительного чужака — идиота. Других таких Чапос не встречал ни разу. От того он и утратил контроль над собственным языком, что его занесло в собственных мечтаниях о бесплатных гастрономических удовольствиях слишком уж далеко. Странный примитив натуры, видимо, передался Чапосу по линии неизвестной матери. Поскольку отец его простаком не был уж нисколько. Или уж воспитание было таковым, что навсегда оставило в нём неизгладимый грубый след. Сумму за плащ он назвал несусветную, так что даже Рудольф понял его обман. — Нет! — заявил он решительно, но упаковку с плащом взял и положил рядом с собою. — Деньги я отдам той, кто и изготовила мой заказ. Завтра приходи с нею сюда же. Познакомишь меня. Я же теперь вдовец. Вдруг я стану её благодетелем, и ей не