Шрифт:
Закладка:
Фредерик был согласен с христианской теологией, согласно которой человек от природы порочен. Когда школьный инспектор Зульцер высказал мнение, что «врожденная склонность людей скорее к добру, чем к злу», король ответил: «Ach, mein lieber Sulzer, er kennt nicht diese verdammte Rasse [вы не знаете этой проклятой расы]». Фредерик не просто принимал анализ человеческой природы Ларошфуко как полностью эгоистический; он считал, что человек не признает никаких ограничений в преследовании собственных интересов, если его не сдерживает страх перед полицией. Поскольку государство — это индивид, увеличенный в несколько раз, и его коллективный эгоизм не сдерживается никакой международной полицией, его можно сдержать только страхом перед мощью других государств. Поэтому первая обязанность «первого слуги государства» (как называл себя Фредерик) — организовать мощь нации для обороны, которая включает в себя упреждающее нападение — делать другим то, что они планируют сделать с вами. Поэтому для Фридриха, как и для его отца, армия была основой государства. Он создал тщательно контролируемую и планируемую экономику; он развивал мануфактуры и торговлю; он рассылал агентов по всей Европе для импорта квалифицированных рабочих, изобретателей, промышленников; но он чувствовал, что все это в конечном итоге будет бесполезно, если он не будет содержать свои войска как самую обученную, самую дисциплинированную и самую надежную армию в Европе.
Имея такую армию и хорошо организованную полицию, он не видел необходимости в религии как средстве поддержания общественного порядка. Когда принца Уильяма Брауншвейгского спросили, не считает ли он религию одним из лучших подспорий для власти правителя, он ответил «Я считаю, что порядка и законов достаточно… Страны прекрасно управлялись, когда ваша религия не существовала». Но он принимал любую помощь, которую религия могла оказать ему в привитии моральных чувств, способствующих «порядку». Он покровительствовал всем религиям в своем королевстве, но настаивал на назначении католических епископов, особенно в Силезии. (Католические короли также настаивали на назначении католических епископов, а английские короли назначали англиканских епископов). Каждый — включая греко-католиков, магометан, унитариев, атеистов — должен был иметь право поклоняться так, как ему нравится, или не поклоняться вовсе. Однако было одно ограничение: когда религиозные споры становились слишком жестокими или агрессивными, Фредерик пресекал их, как и любую угрозу внутреннему миру. В последние годы жизни он был менее терпим к нападкам на свое правительство, чем к нападкам на Бога.
Каким он был, этот ужас Европы и кумир философов? Ростом в пять футов шесть дюймов, он не отличался внушительным телосложением. Довольно крепкий в молодости, сейчас, после десяти лет правления и войны, он был стройным, нервным, подтянутым, как провод с электрической чувствительностью и энергией; глаза острые, с проницательным и скептическим умом. Он был способен на юмор, а его остроумие не уступало остроумию Вольтера. Как человек некрещеный он мог быть весьма любезен; как король он был суров и редко умеривал справедливость милосердием; он мог рассуждать о философии со своими приближенными, спокойно наблюдая за солдатами, страдающими от поножовщины. Его цинизм приводил к тому, что его язык иногда резал его друзей. Обычно он был скуп, иногда щедр. Привыкший к тому, что ему подчиняются, он стал диктатором, не терпящим возражений, редко обращающимся за советом и никогда его не принимающим. Он был предан своим приближенным, но презирал людей. Он редко разговаривал с женой, держал ее в затруднительном финансовом положении, разорвал перед ее лицом записку, в которой она смиренно излагала свои нужды. К своей сестре Вильгельмине он был обычно добр и ласков, но и она иногда находила его холодно-сдержанным. Других женщин, за исключением принцесс, он держал на расстоянии; у него не было вкуса к женским грациям и прелестям тела или характера, и ему была противна легкая болтовня в салонах. Он предпочитал философов и красивых молодых людей; часто он брал одного из них в свои комнаты после ужина. Возможно, еще больше он любил собак. В последние годы жизни его самыми любимыми спутниками были борзые; они спали в его постели; он поставил памятники на их могилах и приказал похоронить себя рядом с ними. Ему было трудно быть одновременно успешным полководцем и любимым человеком.
В 1747 году он перенес апоплексический удар и оставался без сознания в течение получаса. В дальнейшем он поддерживал свое шаткое здоровье постоянными привычками и экономным режимом. Он спал на тонком матрасе на простой раскладушке и добивался сна чтением. В эти средние годы он довольствовался пятью-шестью часами сна в сутки. Летом он вставал в три, четыре или пять часов, зимой — позже. У него был всего один слуга, который прислуживал ему — в основном для того, чтобы разжечь огонь и побрить его; он презирал королей, которым нужно было помогать одеваться. Он не отличался чистоплотностью и элегантностью одежды; половину дня он проводил в халате, половину — в форме гвардейца. Завтрак начинался с нескольких стаканов воды, затем следовало несколько чашек кофе, потом пирожные, потом много фруктов. После завтрака он играл на флейте и, пыхтя, размышлял о политике и философии. Каждый день, около одиннадцати, он посещал учения и парад своих войск. Его основной прием пищи в полдень, как правило, был смешан с конференциями. После обеда он становился автором, тратя час или два на сочинение стихов или истории; мы найдем в нем превосходного историка своей семьи и своего времени. После нескольких часов, отданных управлению, он отдыхал с учеными, художниками, поэтами и музыкантами. В семь часов вечера
