Ола не могла ему ни ответить, ни спросить, ни возразить, и только слушала, глядя на проплывающие вдоль дороги густые леса, на темнеющие вершины на фоне гаснущего вечернего неба над ними. Всё это непрерывно менялось, оставаясь неизменным, погружая её стоячее в одной точке сознание в сон, в плавание куда-то, откуда она, вынырнув совсем на другом берегу своей жизни, уже не вернётся на тот, покинутый, оставленный где-то уже и далеко берег. Или близко? Времени в её ощущениях тоже не было. Может, они ехали час, а может, и день. Возможно, более радикального способа убить её любовь, по любому обречённую, и не было. И он поступил правильно. Ведь после этого, все воспоминания казались невозможным грузом, чем-то, что разорвали своей тяжестью гладь её сознания и ухнули в бездонную топь подсознания.

Маленький мальчик со странными светлыми волосами выплыл из чёрной трясины ей навстречу, открыл небесные родные глаза и обнял её горячими детскими ручонками.

— Кто ты? — прошептала она.

— Я Сирт. Я тебя буду любить. Будешь моей мамой?

— Сирт? Какой родной у тебя запах, и почему я тебя знаю? Если ты утонул, когда меня ещё не было на свете?

— Я не утонул. Я скоро приду к тебе.

Фиолетовые плоды… Вот о чём подумала она в последний момент перед тем, как уснуть. Она вечером выпила остатки няниного снадобья, чтобы больше не иметь соблазна давать его Ар-Сену. Чтобы отринуть его от себя окончательно. Это были разноцветные сны, вызванные воздействием напитка.

Покупка с доставкой на дом заказчику

Остановившись глубокой ночью у ворот высокого дома, Чапос бережно достал спящую девушку и, обладая невероятной силой, понёс её к открытому входу. Его ждали с драгоценной живой ношей. Она была высока, но её ноги, обутые в плетенные из шелковой и вызолоченной кожи сандалии, вдруг поразили его полудетской нежностью, беззащитностью открывшихся коленей, тонкие руки едва не скребли по белеющему песку дорожки, мотаясь как у мёртвой.

«Худющая же», — поморщился Чапос, — «измотал оборотень, изжевал всю. Ещё и заказчика разочарует, а лёгкая как тряпка какая». — Он с осторожностью, какую трудно было в нём и предположить, придерживал её худенькую, трогательную шею, как будто страшась, что она переломится. У стеклянной зелёной двери, открытой в просторный холл дома, девушку принял в свои руки нестарый и крепкий человек. Вначале угрюмыми, но просиявшими заметным оживлением глазами он озирал свою спящую покупку.

— Она не плакала? — спросил он, — ты не причинил ей никаких терзаний?

— Ещё чего! Она же приёмная дочь моей бывшей возлюбленной. Как бы я и смел? Или ты думаешь, что я людоед из джунглей, хотя и городских? Её мать, приёмная, хотя я и родную неплохо знаю, столько натерпелась не по заслугам, что думаю, этой бедняге теперь достанется только счастье. Мать и за себя, и за неё отстрадала. А ты её береги. Чудесная девочка. Если бы не я, тебе такой вовек не раздобыть. Где тебе это и сделать, торгашу узколобому. Так что цени!

Бывшая аристократка спала в обнимку с атласной и пунцовой подушкой на чужой постели, она бормотала ласковые слова и улыбалась в своём сне порозовевшими губами. Недавняя бледность сменилась румянцем глубокого сна, испуганное несчастное и напряжённое лицо, став расслабленным, казалось красивым. Или и не казалось, а было таковым. Взглядом знатока Чапос сразу определил, что девушка даже и не вошла ещё в свой расцвет, а только набирала для него свои соки. И когда она отойдёт от мертвящих её душу захватов пришельца, то просияет своей наследственной красотой. Войдёт в свою пригожую женскую пору. Особая дева, бывшая матерью кровной, настоящей, а не внешне чопорная и глубоко несчастная аристократка, ставшая матерью приёмной, матерью поневоле, дала девушке свою уникальную расцветку и соразмерность фигуры, дала тот внутренний скрытый магнит, который ещё не явил своей силы, но явит. Ох и явит — на счастье или нет недалёкому покупателю.

Из-за недостатка ли времени не сумела она приковать к себе сердце оборотня настолько прочно, что он от неё избавился, или не попала к нему в нужное время? А так бывает, что в иную минуту такая пустота навалится на человека, что любая забредшая женская душа, пусть и самая пустяковая по своему устроению, станет вдруг дороже жизни. Или же она не смогла пересилить то притяжение, какое имели эти существа к своему загадочному миру, где и остались их собственные жёны и девушки? Оборотень повёл себя с нею, как заурядная дрянь из тех, кто доверие девушки не ценит, саму её не жалеет.

«Так чего ж ты возносишься-то надо мной»? — обратился он мысленно к Рудольфу. — «Если твои сородичи и сам ты не лучше тех, на кого вы взираете свысока из своих летающих мерцающих сфер. Я-то плох, да я себя звёздным сиянием, как гримом, не подкрашиваю».

Чапос вдруг вспомнил о наличии в «Лучшем городе континента» Нэи, о её теперешней близости к обиталищу Рудольфа, и острый стержень боли пронзил его позвоночник, словно в нём и обитала его собственная душа. Выходит, что если уж Рудольф не забыл о Нэе за столько лет, то в Нэе и сокрыта та самая тайна, что поразила и Чапоса? Тайна, непосильная для раскрытия, заключённая и не обязательно в красоте внешней. Нэя несла в себе отблеск далёких и непостижимых звёздных миров, их иные краски, иную структуру, иную душу. Чужую для Паралеи, но родную для того, кого Чапос условно именовал оборотнем.

Чем пленилась Нэя в этом странном довольно, длинноногом существе с безволосой головой, сверлящим взглядом, с губами, словно сведёнными вечной оскоминой? Удивительно, но этот жестокосердный пришелец обладал уникальной красотой, которую, скрипя и негодуя, признавал и сам Чапос. А бедняга Ола, зачем и она схватилась не за своё?

Своему живому товару, доставленному по договорённости, он хотел счастья, что происходило не так уж и часто. Никогда практически. То ли обстоятельства дела были необычными, то ли его былое отношение к приёмной матери девушки выделило её из всех прочих, Чапос не анализировал. Короче, дурёхе повезло. А могло всё сложиться и иначе.

Новый хозяин любовался на свою вещь, которую уже любил и мысленно обещал ей свою любовь, в которой пока что никто не нуждался, а её запасы были в нём пока что не растрачены.

— Сирт, — вслух произнесла Ола, — я никогда не отдам тебя чёрной трясине.

— Сирт? — переспросил покупатель у Чапоса, — кто этот Сирт? Негодяй, который её обидел?

— Нет. Она видит сны. Из детства я думаю. Это целебный сон. Ты её не торопись будить.