Шрифт:
Закладка:
Затем, прямо под Вильно, русское возмездие. В воздухе свистели мушкеты, рвались снаряды, люди кричали, когда их рубили на снегу. Воздух был влажным от тонкого тумана крови. Повсюду валялись тела и их части, разбросанные в жутком беспорядке. Джарни ранило шрапнелью, когда он перепрыгивал через раздробленные анатомии своих товарищей в тщетной попытке спастись. Шрапнель почти оторвала ему правую ногу, вспорола живот и наполнила кишки горящими осколками металла. Не желая умирать, он полз по снегу, волоча за собой в ледяных петлях свои внутренности. Он оставлял за собой след из крови и слизи.
После этого его разум погрузился в туман.
Он и десятки других людей были пригнаны в Вильно в поисках пищи, крова и медицинской помощи. Но ее не было. Вильно был разграблен крестьянскими бунтами и боями. Чума тифа охватила город, и трупы лежали неопрятными штабелями прямо на улицах. Население голодало, болело и было грязным. Они теснились в маленьких вонючих хижинах, кишащих тараканами.
Джарни, вместе с остальными больными и ранеными, бросили в полевой госпиталь в Сен-Базиле. Это было ужасное место даже по стандартам того времени. Переполненные, дымящиеся, вонючие, кишащие вшами, люди лежали в палатах плечом к плечу, иногда прямо друг на друге на полах, которые представляли собой кипящий бассейн человеческих отходов, зараженных микробами болезней. Свирепствовал тиф, грипп и дизентерия. Раненые и больные буквально тонули в собственной рвоте, крови, желчи и экскрементах. Коридоры были завалены тысячами трупов. Их было так много, что через них приходилось прокладывать грубый лабиринт. Крысы питались мертвыми и умирающими. Разбитые окна и проломленные стены были забиты туловищами и конечностями, чтобы загрязненный воздух не заражал живых.
Джарни бросили в тесную комнату с сотнями других людей, которые бредили от голода и лихорадки. Пол был покрыт гниющей соломой, испачканной мочой, желчью и фекалиями. Повсюду валялись трупы, многие сгнили до состояния кашицы. Его бросили на червивую, губчатую массу вздувшегося трупа. Трупа, зараженного… личинками. И это были не обычные личинки, как он вскоре узнал. Это была раса могильных червей с извращенным коммунальным интеллектом, с одной-единственной главенствующей потребностью — заражать и питаться. Джарни приземлился на тело их предыдущего хозяина, который к тому времени был уже слишком стар и загрязнен, чтобы быть им полезным.
Так они вошли в Джарни.
Они проникали в него через глаза, ноздри и рот, в задницу и через многочисленные отверстия в шкуре, где торчали заостренные костяные посохи. Они заполнили его, заражая и размножаясь.
Ты не умрешь, — сказали они ему. — Мы тебе не позволим.
Так все и началось. Он не умер: они не допустили этого. Они починили его, восстановили, и вскоре он снова был здоров… настолько, насколько может быть здоров человек, который является не более, чем носителем сотен и сотен червей.
На улицах Вильно чума переполнила каждый дом, каждый сарай, каждый импровизированный морг и выплеснулась на улицы, пока их можно было перейти, перешагивая через тела, это тоже был ужас. Постоянно преследуемый казаками и обезумевшими крестьянами, Наполеон продвигался вперед, пока русские вступали в бой, оставляя больных и умирающих на произвол судьбы. К концу декабря в Вильно насчитывалось 25 000 человек, почти все они были больны сыпным тифом. К июню в живых оставалось только 7 000.
Джарни был одним из них.
Но к этому моменту, будучи колонизированным, он уже не мог называть себя человеком. То, что дали ему черви, было тайной, и то, что он должен был сделать для них, было не менее тайной.
И всегда было одно и то же: Накорми нас.
* * *
На следующее утро об этом написали на улицах и во всех парижских газетах: Ужасный вурдалак снова нанес удар. На этот раз он разрыл могилу молодой девушки. Тело было аккуратно откопано, затем зверски изуродовано, разорвано на куски в безумном исступлении. Ее части были разбросаны по дорожкам и болтались на деревьях.
Он узнал об этом, как и все, и, услышав, вспомнил, что когда-то он был человеком по имени Франсуа Джарни. Человеком.
* * *
Когда он очнулся в бараке, несколько дней спустя после очередной ужасной ночи мании, потея и дрожа, черви были заняты. Они сплели кокон из новой розовой плоти над зияющей впадиной в его боку. Это был их подарок ему, чтобы он не смотрел на их извивающиеся, трудолюбивые массы.
Да, дар, и это наполняло его абсолютной ненавистью.
Его вырвало желчью в таз, затем, вытерев рот, он упал на ванну, трясясь и хныча. Он все еще чувствовал запах могильной жижи на своих руках и дыхании.
Когда слезы окончательно высохли, а безумие перестало царапаться в черепе, Джарни встал и позволил себе посмотреть на розовый участок кожи чуть ниже ребер. Она была очень блестящей, почти восковой. И теплая. Очень теплая, почти горячая. Как ребенок, которого заинтриговал струп, он прижал пальцы к этому участку кожи. Новая плоть была хлюпкая, вялая. Когда он надавил на нее, кончики пальцев погрузились в нее, словно это была не человеческая кожа, а мякоть мягкого гниющего персика.
Он отдернул руку, пальцы были испачканы грязно-коричневой жидкостью. Запах был отвратительным, как от газообразных трупов. Из отверстий, пробитых его пальцами в боку, вытекали маленькие струйки жидкости.
Конечно, было отвращение, глубокое физическое отвращение, которое стало для Джарни почти обычным явлением, естественным ритмом, как счастье и горе. Он ежедневно питался этим. Зная, что он был для них хозяином. Что он принадлежит им. Что они заставят его выкопать еще больше могил, питаться гнилью, набивать себя ею, как обжора на шведском столе. Он был заражен могильными червями, и выхода не было.
Они были маленькими, а он был большим.
Они были слабыми, а он был сильным.
Но он был один, а их было множество, вечно голодных. Вечно требующих пищи.
Они чувствовали то, что чувствовал он. Пробовали то, что пробовал он. Знали то, что знал он. И, о да, они могли видеть то, что видел он. Они могли смотреть его
