в жестком дневном свете танго-бара.

Гном переворачивал стулья и с грохотом ставил их на красные столики. Герион не

сразу вспомнил, кто она,

эта женщина, сидящая напротив, постукивающая сигаретой о край стола

и говорящая: Танго – музыка не для всех.

Она оглядела пустой зал. Гном сметал окурки в кучку. Настоящий

дневной свет понемногу

сочился в щели между маленькими красными занавесками, висевшими на окнах.

Она смотрела на свет. Он

пытался вспомнить строчку из стихотворения. Nacht steight ans Ufer…

Что вы сказали? – спросила она.

Ничего. Он очень устал. Женщина молча курила. Вы когда-нибудь

думаете о белухах?

спросил Герион. Ее брови поползли вверх, как два насекомых.

Это исчезающий вид?

Нет в смысле о пойманных которые плавают в аквариумах.

Нет – что вы имеете в виду?

О чем они думают? Пока плавают там. Всю ночь.

Ни о чем.

Так не может быть.

Почему?

Ты не можешь быть живым и ни о чем не думать. Вы не можете но вы и не кит.

Почему должна быть разница?

Почему ее не должно быть? Но я же смотрю им в глаза и вижу что они думают.

Ерунда. Вы видите себя – это чувство вины.

Вины? Почему мне чувствовать вину из-за китов? Это не из-за меня они в аквариуме.

Правильно. Так почему вы чувствуете вину – в чьем

вы аквариуме? Герион рассердился. У вас что отец был психоаналитик?

Она улыбнулась. Нет это я психоаналитик.

Он внимательно на нее посмотрел. Она не шутила. Не делайте такое удивленное лицо.

Мне нужно платить за квартиру и это не что-то аморальное –

ну то есть не совсем уж аморальное. А как же пение? Ха! Она стряхнула пепел

на пол. Зарабатывать на жизнь исполнением танго?

Сколько людей вы видели здесь сегодня? Герион подумал, человек пять-шесть, сказал он.

Вот именно. Те же пять-шесть человек

которые ходят сюда каждый день. В выходные бывает девять-десять – и то если

по телевизору не показывают футбол. Иногда к нам заходит

делегация политиков из Чили или туристы из Штатов. Но это факт.

Танго – ископаемое.

Как и психоанализ, заметил Герион.

Несколько секунд она изучала его взглядом, а потом медленно сказала – но тут гном

шваркнул пианино о стену

и Герион еле услышал – Кого чудовищу винить что красен он?

Что? сказал Герион, подаваясь вперед.

Я говорю вам похоже пора поспать в это время прекрасный сон, повторила она, вставая

и убирая сигареты в карман.

Приходите еще, сказала она вслед большому пальто Гериона в дверном проеме, но он

не оглянулся.

XXXII. Поцелуй

Здоровый вулкан – это постоянное упражнение в использовании давления.

Герион сидел на кровати в номере отеля и размышлял о щелях и трещинах

своей внутренней жизни. Случается,

что выход из жерла вулкана блокирует каменная пробка, тогда

расплавленное вещество вытекает через

боковые трещины, вулканологи называют их огненными губами. И всё же Гериону не хотелось

превратиться в одного из тех,

кто только и думает что о своих складах боли. Сидя на коленях, он согнулся над книгой.

«Проблемы философии».

«… Я никогда не узнаю, как вы видите красный, и вы никогда не узнаете, как его вижу я.

Но эта разъединенность сознания

познается только после неудавшейся коммуникации, первый же наш импульс –

предполагать единство нашего бытия».

Герион читал и чувствовал, как что-то похожее на тонны черной магмы поднимается, закипая,

из глубинных областей его я.

Он вернулся взглядом к началу страницы и прочел еще раз.

«Отрицать существование красного –

значит отрицать существование тайны. Отрицающий в конце концов сойдет с ума».

Колокольный звон раздался над страницей

и час шести вечера волной прокатился по отелю. Включился свет

и бросились в глаза белые покрывала,

вода побежала в стенах, лифт загрохотал как мастодонт внутри своей пустой клетки.

Это не я тут сумасшедший,

сказал Герион, закрывая книгу. Он надел пальто, затянул пояс и пошел на улицу.

Снаружи его встретил субботний вечер

в Буэнос-Айресе. Стайки блистающих молодых людей размыкались и смыкались у него за спиной.

Груды романтики за стеклами витрин

заливали мостовую яркой дымкой. Он помедлил у китайского ресторанчика,

чтобы рассмотреть витрину, в которой

сорок четыре консервных банки с личи были составлены в башню с него высотой. Он налетел

на нищенку,

сидевшую на бордюре с двумя детьми, погруженными в ее юбки. Он

остановился у газетного киоска

и прочел все заголовки. Потом обошел его и стал рассматривать журналы.

Архитектура, геология, серфинг, вязание,

тяжелая атлетика, политика, секс. Ему бросился в глаза «Секс сзади»

(целый журнал про это?

номер за номером? год за годом?), но покупать его было слишком неловко.

Он двинулся дальше. Зашел в книжный.

Пробежал глазами полки с философией и подошел к стенду КНИГИ НА АНГЛИЙСКОМ РАЗНОЕ.

Под башней из Агаты Кристи

виднелся один Элмор Леонард («Киллер», ее Герион читал) и «Уолт Уитмен. Стихотворения»

в билингвальном издании.

Не только на вас падают темные тени,

И на меня извечная тьма бросала тени свои,

Мне лучшее, что сотворил я, казалось пустым, сомнительным,

Не вам одним известно, что значит зло[2].

…tu solo quien sabe lo que es ser perverso. Герион вернул злого Уолта Уитмена на место

и открыл книгу по самопомощи, название которой

(«Забвение – цена психического здоровья?») взволновало его готовое надеяться сердце.

«Депрессия – одна из непознанных форм бытия.

Нет слов, чтобы описать мир без я, мир, увиденный с безличной ясностью.

Всё, что может отразить язык, – это медленный возврат

к забвению, которое мы называем здоровьем: воображение автоматически раскрашивает пейзаж,

привычка замутняет восприятие, а язык принимается

за свои обычные завитушки». Он собирался перевернуть страницу и получить еще немного помощи,

но тут его привлек звук.

Как поцелуй. Он огляделся. Работник магазина стоял на