Зимой закат начинается рано, притупляется кромка света. Герион

поспешил за желтой бородой

по тускнеющим коридорам мимо студентов, которые обсуждали что-то, стоя группками, тушили

сигареты подошвами ботинок

и не смотрели на него, в аудиторию с кирпичными стенами и беспорядком крошечных парт.

Одна свободная сзади. Герион

с трудом поместился за ней в своем пальто. Положить ногу на ногу он не смог. Присутствия

темнели ссутулившись за другими партами.

Над ними плыли облака сигаретного дыма, пол был покрыт толстым слоем окурков.

Гериону не нравились классы без рядов.

Его мозг пробегал туда-сюда по беспорядку парт, пытаясь обнаружить

прямые линии. Каждый раз когда он доходил

до парты, которая выбивалась, его заклинивало и он начинал заново. Герион старался слушать.

Un poco misterioso, говорил

желтая борода. С потолка ярко светили семнадцать неоновых ламп. Я вижу ужасающие

пространства вселенной которые меня обступают…

желтая борода процитировал Паскаля и принялся громоздить слова вокруг его ужаса,

так что в конце концов он почти совсем скрылся из виду –

Герион перестал слушать и увидел, как склоны времени завертелись вспять и остановились.

Он стоял рядом с матерью

у окна, был зимний вечер. Тот час, когда снег становится голубым,

и зажигаются фонари, и на границе леса может

вдруг застыть заяц, неподвижный, как слово в книге. Этот час они с матерью

проводили вместе. Они не

включали свет, а молча стояли и смотрели, как на них волной накатывает

ночь. Видели, как

она приближается, касается их, движется дальше и исчезает. Мамина сигарета тлела в темноте.

Желтая борода тем временем перешел

от Паскаля к Лейбницу и теперь писал на доске формулу:

[НЕОБХ] = А '7d Б

которую он разъяснил с помощью предложения «Если Фабиан белый, то Тома такой же белый».

Почему Лейбница должна была заботить

относительная бледность Фабиана и Тома, Герион не понял,

хоть и заставлял себя

слушать монотонный голос. Он заметил, что слово necesariamente повторилось четыре раза,

потом пять, потом примеры

вывернулись наизнанку и теперь Фабиан и Тома соревновались в чернокожести.

Если Фабиан черный, то Тома такой же черный.

Вот, значит, что такое скептицизм, думал Герион. Белое это черное. Черное это белое.

Так я, может, и о красном что-то новое узнаю.

Но примеры иссякли и перешли в la consecuencia, которая становилась всё громче и громче,

пока желтая борода ходил взад-вперед

по своему королевству серьезности, огороженному вескими словами, и отстаивал убеждение

в изначальном величии человека –

или он с ним спорил? Герион мог пропустить отрицательное наречие, – и закончил

Аристотелем, который

сравнивал философов-скептиков с овощами и чудовищами. Так пуста и

странна была бы жизнь человека,

который попытался бы жить без убеждения в возможности убежденности. Аристотель, господа.

Лекция завершилась

негромкими Muchas gracias из разных концов комнаты. Потом кто-то задал вопрос

и желтая борода

снова начал говорить. Все закурили еще по сигарете и согнулись за партами.

Герион смотрел, как завихряется дым.

Снаружи уже село солнце. Зарешеченное окошко было черным. Герион сидел завернувшись

сам в себя. Этот день когда-нибудь кончится?

Его взгляд переместился на часы над доской, и он нырнул

в свой любимый вопрос.

XXX. Расстояния

«Из чего состоит время?» – этот вопрос давно волновал Гериона.

Где бы он ни оказался, он спрашивал об этом. Как вчера в университете.

Время это абстракция – просто значение

которое мы сообщаем движению. Герион думает об этом ответе, стоя на коленях

перед ванной в номере отеля

и окуная снимки в проявитель. Он достает

один из отпечатков и цепляет прищепкой

на бельевую веревку, натянутую между телевизором и дверью. На фотографии

несколько человек сидят за партами

в аудитории. Парты выглядят слишком маленькими для них – но Гериона не интересует,

удобно ли людям. Гораздо правдивее

время, которое забредает на фотографии и останавливается. Высоко на стене висят белые

электрические часы. На них без пяти шесть.

В шесть ноль пять философы покинули аудиторию

и отправились в бар неподалеку,

который назывался «Герра Сивиль». Желтая борода гордо плыл впереди,

как гаучо, ведущий свою инфернальную банду

через пампасы. Гаучо – хозяин мира, который его окружает, думал Герион,

сжимая фотоаппарат и держась позади всех.

«Герра Сивиль» оказался комнатой с белыми оштукатуренными стенами и трапезным столом.

Когда Герион вошел, остальные

уже были увлечены разговором. Он сел за стол напротив мужчины

в круглых очках.

Ты что будешь Лазер? спросил того кто-то из соседей слева.

М-м дай подумать здесь хороший капучино

мне капучино пожалуйста побольше корицы и – он поправил очки –

тарелку оливок.

Он посмотрел через стол. Вас зовут Лазарь? спросил Герион.

Нет Лазер. Как лазерный луч – вы

будете что-то заказывать? Герион посмотрел на официанта. Кофе пожалуйста.

И снова повернулся к Лазеру. Необычное имя.

Не очень на самом деле. Меня назвали в честь дедушки. Элеазар довольно распространенное

еврейское имя. Но мои родители

были атеисты так что – он развел руками – небольшая аккомодация. Он улыбнулся.

Вы тоже атеист? спросил Герион.

Я скептик. Сомневаетесь в существовании бога? Ну скорее я верю что у бога

хватает здравого смысла сомневаться во мне.

Что такое смертность как не божественное сомнение мелькающее над нами? Бог на секунду

приостанавливает суждение и ОП! мы исчезаем.

Со мной это часто происходит. Вы исчезаете? Да а потом возвращаюсь.

Я называю это мгновения смерти. Оливку?

добавил он – между ними мелькнула рука официанта с тарелкой.

Спасибо, сказал Герион

и впился в оливку. Пимиенто обжег и оживил его рот как внезапный закат.

Он был очень голоден и съел еще семь,

быстро. Лазер наблюдал за ним с легкой улыбкой. Вы едите как моя дочь. С некоторой

как бы это сказать ясностью.

Сколько лет вашей дочери? спросил Герион. Четыре – еще не вполне человек. Или возможно

немного больше чем человек. Это

из-за