Шрифт:
Закладка:
— Ты утверждаешь, что ты инспектор, но тебе в лучшем случае лет двадцать, — сказала я.
— Нет ничего необычного в том, чтобы занимать должность чонсагвана в двадцатилетнем возрасте. Таких много. — Он немного помолчал. — Но мне еще нет девятнадцати.
Мой желудок сделал кульбит.
— Нас, тебя и меня, лишь с натяжкой можно назвать взрослыми.
Я сунула ему в руку мою половину листовки и медальон, испытывая при этом сильное волнение. Я наконец начала осознавать, что происходит. Он предлагал мне участие в опасном официальном расследовании, а ведь мне всего восемнадцать. Я всегда казалась себе старше, чем на самом деле, но только не сегодня.
— Я уверена, вы и один справитесь, наыри[22]. — Теперь я говорила с ним с должным почтением, как и требовал протокол. — У вас в распоряжении целое отделение полиции.
— А ты знаешь, что сказал мне сегодня утром командир Сон? — стоял на своем Оджин, и в его голосе прозвучала нотка отчаяния. — Он сказал, что убиты всего четыре женщины — и ради этого не стоит портить отношения с королевской семьей. Сказал задуматься о моей репутации, о моей семье, обо всем, что я могу потерять, если продолжу расследование.
— Может, так оно и есть, — ответила я, хотя и сожалела о произносимых словах. — Может, вам действительно стоит подумать о репутации и семье. Именно о них прежде всего заботятся другие знатные люди, которых мне доводилось встречать.
Оджин и глазом не моргнул.
— Я уже говорил тебе, что у меня есть личные причины искать убийцу, — сказал он, и по его лицу пробежала легкая тень сомнения. В этот момент я вполне могла уйти. Но мне хотелось знать, что это за причины. — В прошлом году в провинции Пхёнан… был найден мертвым сельский житель по имени Хончхуль. Свидетели видели всадника с мечом и отрубленной женской головой. Позже я нашел эту голову в лесу… равно как и моего заколотого убийцей отца.
Тут вся моя напряженность исчезла, и я почувствовала, что побледнела.
— Я говорю это не для того, чтобы ты занялась расследованием. А чтобы знала: я не боюсь потерять все, что у меня есть. Если что-то пойдет не так, я возьму всю вину на себя. — Он опять вложил мне в руку половину листовки. — Ты же рискуешь гораздо большим, так что решай сама. Но решай быстро. Если ты хочешь спасти медсестру Чонсу, времени у тебя очень мало.
6
Оджин в полном молчании проводил меня до дома. Позже ночью я лежала в темноте, зарывшись в одеяло, и, засыпая ненадолго, просыпалась в холодном поту и вспоминала о том, что мне нужно принять очень важное решение. На кону стояли опасное частное расследование и жизнь медсестры Чонсу.
К утру мой стресс добрался до кожи и обернулся сыпью, казавшейся следами комариных укусов. Я весь день просидела в своей комнате, составляя список того, что знаю и чем рискую.
Дворцовые правила очень строги.
Наследный принц — подозреваемый.
Убитый крестьянин.
Меня могут уволить из медсестер.
И я продолжала и продолжала все в том же духе и, наконец, написала:
Осуждение.
И заострила внимание на этой строчке.
Больше всего я боялась не того, что поспособствую распространению клеветы на наследного принца, и даже не того, что могу лишиться жизни. Мой страх не простирался так далеко. Я боялась неодобрения отца и равных ему — людей власть имеющих и уважаемых. Почему-то я верила, что стоит только отцу признать мои достоинства, и это признание станет почетным знаком, который не смогут не увидеть все остальные.
И, наверное, из-за такого желания отец стал для меня вроде как привидением, не отпускавшим мои мысли ни на секунду. Наверное, все это началось в тот самый день, когда он приехал в Хёминсо пять лет тому назад. «Ваши преподаватели хорошо отзываются о тебе, — сказал он. — Говорят, со временем ты вполне сможешь стать о-ыйнё, медсестрой самого высокого ранга; женщиной, которой доверяет и которую уважает сам король. Я не очень-то этим людям верю, но, возможно, ты сумеешь удивить меня».
Его глаза улыбались, и я запомнила этот взгляд навсегда. С тех пор меня преследовало желание заслужить еще один такой взгляд и страх, что я никогда его не удостоюсь. И этот страх иногда сопровождался гневом.
Я взяла исписанный листок и смяла в кулаке. На кону жизнь медсестры Чонсу, а я беспокоюсь, одобрит ли отец мои поступки. Это показалось мне таким пошлым, таким эгоистичным. Я не желала быть девушкой, которая боится поступать правильно исключительно из страха перед тем, что подумают о ней окружающие.
А я понимала, что правильно и хорошо. И была столь же уверена в этом, как и в сияющем в небе солнце.
* * *
На следующее утро я надела новую, с иголочки, форму медсестры. Обычно я приносила ее во дворец и переодевалась там, чтобы не испачкать по дороге подол юбки, но сегодня мне не хотелось выставлять на всеобщее обозрение покрытую сыпью кожу. Замаскировав покраснения на руках и лице с помощью длинных рукавов и пудры, я тихо выскользнула из дома, надеясь, что не разбужу маленького брата, и ступила в раннее утро. Все окружающее затягивал белый туман; мои ноздри наполнил запах готовых распуститься почек. Зима подходила к концу.
Я подобрала подол и побежала по дороге, желая стряхнуть с себя излишнее возбуждение. И бежала до тех пор, пока мои легкие, казалось, не воспламенились, а лоб не покрылся каплями пота. Так я быстро добралась до ворот крепости и на полпути к дворцу поймала обращенный на меня взгляд Чиын — она шла, ссутулив плечи и вцепившись в сумку.
— Чиын-а, — позвала ее я.
Чиын вздрогнула и, завертевшись на месте, уронила сумку, ее лицо сильно побледнело.
— Ах, это ты! — выдохнула она с облегчением, кладя руку на грудь. — А я так испугалась.
Я подняла ее холщовую сумку, в которой, как я знала, лежит ее медицинская форма, и протянула ей.
— Что с тобой?
— Я плохо спала. — Она посмотрела на меня. — У меня не было возможности поговорить с тобой во дворце два дня тому назад. Я хотела спросить, как ты. Хотела разузнать об убийствах. Мой двоюродный брат сказал, что с теми девушками поступили невероятно ужасно.
От теплого чувства, охватившего меня при виде Чиын, не осталось и следа
