Шрифт:
Закладка:
— Расскажи мне, — сказал Оджин. — Я могу помочь тебе.
Я подошла ближе к крестьянину и постаралась получше рассмотреть рану.
— Я ыйнё, — успокаивающе сказала я. — Дай мне взглянуть, можно ли остановить кровотечение.
Мужчина посмотрел на меня, и его глаза наполнились слезами, словно ему стало легче от одного моего присутствия.
— Мне заплатили за то, чтобы я развесил их сегодня по всему городу, и сделал это как можно н-н-незаметнее. Я не могу их даже прочитать. — Он, запинаясь, забормотал что-то невнятное, но, когда я села на колени рядом с ним, успокоился и продолжил: — У меня дети некормлены, вот я и согласился. А когда я их расклеивал, на меня набросился солдат, и я убежал из крепости.
Оджин взял у мужчины листовку и развернул ее. Пока он читал, лицо его становилось все мрачнее.
— Что это? — спросила я, осматривая мужчину. Кожа напротив ребер у него была рассечена до кости каким-то острым лезвием.
— Это такая же листовка, какие расклеивали вчера, — хмуро сказал Оджин. — Наследного принца обвиняют в нескольких убийствах.
Кровь застыла у меня в жилах. Крестьянин ошарашенно распахнул глаза.
— Кто велел тебе это развесить? — спросила я его.
— Не знаю! — пронзительно крикнул он.
— Как этот человек выглядел? — настойчиво расспрашивал его Оджин. — Это был мужчина или женщина? Рост, особые приметы, дай хоть какое-то его описание!
Крестьянин оглянулся через плечо на пустую дорогу.
— Т-теперь ясно, почему они хотели меня убить. Я понятия не имел… понятия не имел, что совершил такое ужасное преступление. О боги, у меня нет времени на разговоры. — Он попытался встать. — Нужно убираться отсюда…
Земля задрожала у нас под ногами. Оджин схватил и меня, и крестьянина и утащил в поле. Я вытянула шею и увидела всадников в темно-красных шляпах с плюмажами, торчащими, словно тигриные уши.
— Королевские стражники, — прошептала я.
Оджин пригнул меня к земле и навис надо мной, грудью прикрывая мою спину, а руками — голову. Он прошипел крестьянину, чтобы тот тоже пригнулся. Но мужчина лишь побледнел, его глаза расширялись и расширялись, пока не стали похожи на две только что выкопанные могилы.
— Да помогут мне небеса, — простонал он, пятясь назад, хотя Оджин и пытался его остановить. — Мне нужно идти.
Он развернулся и заковылял прочь, раздвигая тростник, словно плыл по нему, и все время оборачивался, пока не скрылся из виду. Но я все еще слышала шелест травы под его ногами. На какой-то прекрасное мгновение мне показалось, что он спасется.
А затем раздался громкий стук копыт.
Я прижалась к Оджину, вокруг нас колыхался тростник и воздух, казалось, ревел. Мимо пронеслись всадники, запахло лошадиным потом. Но потом все наконец успокоилось и стук копыт стих вдали.
Я слегка повернула голову и оказалась лицом к лицу с Оджином, и глаза его под темными бровями смотрели пронзительно. Мы обменялись нервными взглядами, а потом он отвел глаза.
Воздух разрезал свист стрелы.
Она вонзилась во что-то живое, и раздался крик. Я вздрогнула всем телом. Крестьянин. Его подстрелили, словно дикого зверя. Крик перешел в мольбы о пощаде, а потом кто-то рявкнул:
— Ты посмел оклеветать наследного принца нашего королевства! Ты опорочил его, а это преступление карается смертью.
— П-п-пожалуйста! Я не знал…
Раздался металлический лязг, и я услышала, как захлестала кровь.
Я готова была закричать от ужаса. Оджин зажал мне рот, спиной я чувствовала быстрое биение его сердца. Он был напуган не меньше моего.
— Закопай труп в холмах! — приказал кому-то солдат. — А ты — найди семью предателя и арестуй их всех. Король поступит с негодяями, как ему будет угодно. А остальные пусть и дальше срывают листовки. Чтоб к ночи ни одной не осталось!
Я едва могла дышать. Мне еще не доводилось видеть, чтобы человека лишали жизни так бессердечно, так быстро, без намека на сожаление или упреки совести. До меня дошло наконец, что, если я и дальше буду расследовать резню в Хёминсо, меня могут убить. И эта мысль потрясла меня.
«Тогда беги отсюда, — прошептал мне внутренний голос. — Медсестра Чонсу тебе не кровная родственница. Уноси ноги. Спасайся».
Со все нарастающей паникой я смотрела на колышущийся тростник. Я была слишком молода, чтобы рисковать жизнью, передо мной открывалось еще столько возможностей. Я могла бы забыть о страданиях медсестры Чонсу, отвернуться от нее, и никто не стал бы винить меня в этом. Вообще никто.
«Но я не должна так поступать, — подумала я, и это была скорее обращенная к себе мольба, чем осознанное решение. — Я не смогу с чистой совестью считать себя медсестрой, если не воспротивлюсь столь вопиющей несправедливости. Я должна что-то предпринять».
5
Мы прятались в зарослях тростника до тех пор, пока небо на западе не начало становиться пурпурным. Убедившись, что мы остались совершенно одни, Оджин медленно встал. Руки и ноги у меня затекли, и их покалывало, когда я с трудом пробиралась по полю к дороге. Я не спрашивала, куда мы идем, — мне было все равно, лишь бы оказаться подальше от того места, где был убит крестьянин.
— Если тебе надо поговорить… — сказал Оджин, глядя на меня.
Я не могла произнести ни слова. Мы оба молчали, и как я ни старалась забыть о случившемся, в ушах у меня все еще звучали свист стрелы и ужасающий глухой звук, с которым наконечник вонзился в тело. Мне казалось, я сойду с ума.
Оджин же быстро справился с потрясением. Он скрупулезно изучал листовку.
— Я хочу домой, — наконец сказала я, не желая больше иметь дела ни с листовками, ни с врачом Кхуном, ни с чем. — Я ухожу.
— Уверена? — посмотрел на меня он. — А я вот сомневаюсь, что ты хочешь как можно скорее оказаться дома.
Я проследила за его взглядом и увидела, что мои пальцы в крови, рукава все красные, и еще больше крови у меня на теле — ведь я пыталась остановить кровотечение у крестьянина. На меня накатила тошнота.
— Сначала тебе стоит привести себя в порядок. Вот, возьми. — Оджин снял длинный белый плащ и накинул на меня. Ткань все еще хранила его тепло, и это странным образом успокаивало. — Так ты будешь привлекать меньше внимания.
— Куда мы пойдем? — шепотом спросила я.
— Нам надо съесть что-нибудь горячее.
* * *
Мы пришли в харчевню, находившуюся за пределами крепости и переполненную такими шумными посетителями, что ее стены буквально сотрясались от хохота. Компании мужчин выпивали, сидя на небольших возвышениях или прямо на холодной земле вокруг низких столов. Прислуживающие