– О господи! Ты несправедлив к ней, Люк. Это НЕВОЗМОЖНО…

Таксист кричит:

– Я включаю счетчик, дорогая! Поехали!

Вздрогнув, я устремляюсь к машине. Только бы братья не заметили, что я находилась поблизости!

Я только что услышала, как Лукас Маккарти недвусмысленно заявил, что нанять меня равносильно самоубийству.

Когда мы останавливаемся в Крукс и я достаю деньги, чтобы расплатиться, то замечаю, что Девлин дал мне на пятьдесят фунтов больше, чем следовало. Обычно такое объясняют тем, что это сделано с пьяных глаз. Но я не сомневаюсь, что Девлин просто щедрый.

Черт возьми! На один краткий, блаженный миг я подумала, что у меня будет работа, которая мне нравится, у человека, который мне нравится. Но он – брат Лукаса Маккарти.

И с каких это пор он «Люк»? Я негодую, хотя это и нелепо, как будто он совершил подлог. Предательство. Предательство. Я верчу в уме это слово. У него острые края, которые ранят.

В трансе бреду из кухни в ванную, надевая пижаму, но мысли мои далеко.

Мы же ничего о ней не знаем.

О, в самом деле.

У нас же не «Хутерз», Дев.

Надменный ублюдок! Это что, сексизм? Разве где-нибудь берут на работу из-за цвета волос? Я так не думаю.

Итак, теперь Лукас взрослый, ему принадлежит паб, и он им управляет. А мне тридцать лет, и я выпрашиваю работу в этом пабе. Какое унижение!

Я в любом случае не хочу работать у тебя, так что в дураках остался ты.

Но, господи, как же я хочу там работать! До этой встречи я бы сказала, что работать у Лукаса Маккарти – это то, что мой папа называл «ночной кошмар из-за сыра, съеденного перед сном».

А теперь, когда мы снова встретились, у меня противоречивые чувства. Он сказал, что я буду проблемой и что он «не знает, милая ли я». И тут во мне взыграла гордость.

Может быть, Лукас только притворялся, что не узнал меня? А на самом деле узнал и поэтому не желает меня нанимать? Этот вариант меня устраивает. Это означало бы, что он меня не забыл, а это важно. Даже если не столь важно для него – я не склонна заблуждаться до такой степени.

И тогда болтовня о «какой-то там блондинке» не в счет.

Я вспоминаю нашу встречу, пытаясь найти малейшие признаки неловкости с его стороны, и прихожу к выводу: нет, ничего такого не было. Было только каменное лицо.

Но я так и не услышала, кто победил в споре обо мне. Может быть, я еще и не получу эту работу.

Я взвешиваю варианты.

Девлин звонит: «О, дорогая, место уже занято». К тому времени он протрезвеет, и эта фраза представляется правдоподобным результатом беседы, которую я подслушала. Было бы несправедливо навязывать меня Лукасу, даже если бы не было нашей истории.

Второй вариант: меня берут на работу, но Лукас настроен против меня. И это еще цветочки по сравнению с его реакцией, когда он узнает, кто я такая.

И наконец самый лучший сценарий: я получаю работу, и все прекрасно. Лукас неохотно соглашается. Я горю на работе, и мы сносно ладим. И он так никогда и не вспомнит мое лицо.

Я лежу в постели, и мое дыхание порождает призраков в сыром воздухе. Интересно, почему мой самый лучший сценарий кажется самым плохим?

10

Я не знала, что такое потеря, пока не потеряла папу, и не знала, что такое сожаления, пока не потеряла Лукаса Маккарти.

Хотя, как сказала мой психоаналитик Фэй, я не могла полностью контролировать ситуацию. Мои сожаления связаны с тем, что я считаю, будто вся ответственность лежала на мне. Но на самом деле я имела власть только над своей ролью в этой истории. Лукас был «независимым актером».

Я сказала:

– Гм-м… О’кей, я сожалею о своей роли в этой истории.

– Тогда прими это. Это твое, прими это.

Она взяла кружку и, поставив ее на стол, подтолкнула ко мне. Это был как бы символический жест. Полагаю, это не сработало потому, что на кружке был изображен Кинг-Конг. К тому же кружка явно была личным артефактом.

Я придвинула к себе кружку и кивнула:

– Предполагается, что я почувствую себя лучше?

– Ну, не в буквальном смысле. Это же не автоматическое улучшение, и слова – не магические чары. Но это может избавить вас от пагубной системы мышления, когда вы постоянно ругаете себя за то, что нельзя изменить. Вы не всемогущее божество, вы человек, который идет вперед, учится и иногда делает ошибки. Как и все мы.

Тут я заплакала, и она сказала:

– Хорошо, что вы можете плакать об этом.

Я спросила:

– Серьезно? Почему?

При этом я вытирала потекшую тушь бумажными носовыми платками из коробки на письменном столе Фэй. Она ответила:

– Потому что когда вы принимаете боль, то это помогает от нее избавиться и позволяет идти дальше.

Честно говоря, мне кажется, что суть психоанализа в том, чтобы признать, что ты по уши в дерьме, и примириться с этим в духе дзен. Сказать себе: по крайней мере, моим ушам тепло.

Правда, я была довольна, что пошла к психоаналитику. Мне нравилась Фэй с ее рыжими, выкрашенными хной волосами, черными платьями из джерси с пышными юбками и очками, угнездившимися на самом кончике носа. И хотя час в неделю, проведенный в комнате с бамбуковым растением и картиной, на которой были изображены парусники в гавани Маусхоул, не развязывал узел, этот сеанс ослаблял его.

Объявление на стене в вестибюле уведомляло, что я могу обратиться по ряду вопросов, включая:

• переедание на нервной почве;

• беспокойство;

• тревоги по поводу долгов;

• расстройство личности;

• зависимость от интернета;

• хроническая боль и как с ней справиться.

Я подумала: похоже на мое состояние в обычные выходные, ха-ха-ха. (Фэй объяснила, что я высмеиваю себя рефлекторно. Я ответила, что не могу серьезно относиться к своим проблемам, когда некоторые люди живут без удобств. «Всегда найдутся те, кому хуже, чем вам. Но это не делает ваши проблемы несущественными. Их не следует мерить по признанной международной шкале боли, прежде чем мы решим, достаточно ли серьезно ваше состояние, чтобы лечиться».)

Я пришла к психоаналитику, чтобы говорить не о Лукасе, а о моем папе. Однако Фэй сказала, что большинство людей останавливаются на том, что говорят на тему, которую не собирались обсуждать. Вас удивит, сказала она, что на сеансах семейной терапии родители, которые пришли, чтобы анализировать поведение трудного ребенка, часто кончают тем, что вместо