— Большое спасибо, товарищ! — медленно и нарочито членораздельно поблагодарил лесовика Известь. — Я заблудился. У нас где-то тут экспедиция. Меня должны искать.

По глазам гнома явно читалось, что тот не понял ни слова. Разве могут еще жить на Дальнем Востоке такие дремучие туземцы? Санька пытливо осмотрел лесовика и его обильную сбрую. Нигде не видно никаких признаков чего-нибудь современного, заводского, фабричного. Всё — из кожи, дерева или кости. Кустарное, ветхое, сделанное на коленке. Но, с другой стороны, есть железный нож на поясе и длинное колюще-рубящее лезвие копья по имени «пальма».

«Да, куда ж я попал? — отчаянно путался в догадках Санька. — Хотя… Пофиг. Все-таки сыт. И не один в этом пустом мире».

— Я Санька, — ткнул он себя в грудь. — Понимаешь? Сань-ка!

— Саника-саника! — улыбается сморщенный гном и хлопает себя по голове. — Кудылча!

…Утром Кудылча поманил Саньку за собой, и тот охотно пошел, поскольку оставаться в одиночестве не согласился бы ни за какие коврижки! Два дня брели они то с горки, то в горку. Два дня Известь дивился, как лесовик практически из воздуха доставал еду. Потом из тайника достали крохотную берестяную лодочку и дальше поплыли с «комфортом». То ли по реке, то ли по цепи связанных озер. В лодочке имелись лук и стрелы, несколько костяных гарпунов — так что на вечер оба приятеля обожрались свежей рыбой.

Санька жадно выхватывал в щебетании Кудылчи отдельные слова, переспрашивал, уточнял смысл. Слова вроде простые, но разобрать речь было совершенно нереально.

Наконец, лесовик привел найденыша в свое селение — и Санька окончательно убедился, что это не его мир, не его Советский Союз. Потому не могло быть у малых народов СССР такого жалкого местообитания: одно-единственное приземистое деревянное строение, сложенное из тонких почерневших бревнышек. А вокруг — десяток балаганов из коры и бересты и вообще шалаши из веток. Еще несколько единственных крепких сооружений — это маленькие сарайчики, установленные на высоченных пнях. Санька догадался, что эти «избушки на курьих ножках» — амбары, защищающие запасы от зверья — крупного и мелкого.

Кстати, о зверье. В самой деревеньке, в ограде и на привязи сидел медведь. Еще не взрослый, но весом побольше Извести, не говоря уже о мелких аборигенах. Медведь легко мог оборвать привязь и разрушить огородку, но не делал этого.

«Ага, об этом я слышал, — улыбнулся Санька. — Они взяли его прошлой или позапрошлой зимой прямо из берлоги, вырастили, как домашнего. Мишку все считают своей родней, кормят, обнимаются… А на медвежий праздник из луков расстреляют».

Похожие обычаи бытовали у многих племен Дальнего Востока. Медведей здесь любили и боялись одновременно.

Рядом с деревенькой плавно протекала извилистая речка средних размеров. Она так извивалась в заросшей лесом и лугами низине, что окружала поселение практически со всех сторон. Только на разном расстоянии. И именно она (да мелкие озера) были главным источником благосостояния местных жителей. Потому что по всей деревне торчали вешала, на которых сушились, вялились, коптились сотни самых разных рыбин. От россыпной мелочи, которую толкли в муку, до гигантских калуг в полтора человеческих роста.

А ведь деревенька была небольшая совсем. Позже Санька узнал, что жило здесь четыре больших семьи. Все — кроме принятых жёнок — родичи. Осколок большого семейства удинкан, которое неспешно бродила по лесам, лугам и болотам в стране великой реки Манбо. Таковых семейств было несчетное множество. Кто-то часто встречался и обменивался дочерями, кто-то не видел друг друга десятилетиями. Но все они говорили на одном языке и называли себя нани — Люди Этой Земли. Иногда, встречаясь с чужаками, уточняли, что они хэдзэни — Те, Кто из Низовий.

Но всё это Санька узнал гораздо позже. Самое первое время он только ел и спал. Удинкан оказались добрыми людьми: они взяли к себе найденыша и поделились всем, что сами имели. Потому что нельзя оставлять человека в беде. Кем бы он ни был. Всегда надо помочь человеку, ведь однажды им можешь оказаться ты сам. Но через несколько дней горе-робинзону стало стыдно, и он начал всем подряд предлагать свою помощь. Только вот беда: найденыш был такой глупый, что ничего не умел делать! Ни костер развести, ни одежду залатать, ни наколоть из кости наконечников для стрел, ни веревку сплести.

Найденыш был такой глупый, что учился всему, как маленький ребенок. Учился ходить и говорить; учился, как вести себя со старшими и как носить одежду; учился грести веслом и читать следы. Вместе с детьми ходил на болота собирать морошку и голубику, а потом в сопки — обдирать орехи. Глупый большой ребенок очень старался, но многое у него так и не получалось. Например, правильная речь или искусство охоты. Удинкан показывали на него пальцами и смеялись. Но негромко. Потому что найденыш кое-что умел делать весьма хорошо. Например, драться. Вернее, если для него, что копье, что весло в руках — разницы никакой, никакого толка нет, то вот без оружия чужак был сильнее всех в деревне. Даже сильнее могучего Вепря. А Вепрь был великий мужчина. Он без устали рассказывал всем, как уходил в далекое-далеко, где сражался с ужасными речными демонами, которые дышат огнем и пожирают мертвых людей.

Все признавали силу Вепря. Все, кроме чужака-ребенка. И Вепрь того не любил, хотя, ни разу не решился испытать силу найденыша.

А найденыш «рос». Он уже пытался сам ловить рыбу. Ходил с Кудылчой (который нашел чужака в странном месте) на охоту, правда, возвращался всегда с пустыми руками. Его уже несколько раз брали с собой на великую Манбо-реку, и здоровяк греб наравне со всеми. В день прощания с Большим Родичем ему позволили взять лук и вместе со всеми освободить могучего духа… Но найденыш так и не выпустил ни одной стрелы по медведю. Все поняли, что Саника так и остался глупым. Жалели его. А тот дрожал и говорил хуже прежнего.

Как и в тот день, когда появились речные демоны.

Глава 16

Санька был безмерно благодарен хэдзэни за то, что те его приютили. Да что там — спасли они его. Беглец прекрасно понимал, что постепенно умирал. В диком мире он кое-как поддерживалсвою жизнеспособность, однако, медленно, но верно угасал. Истаивал, как свеча. Накапливал болезненность, которая рано или поздно прорвалась бы. Вряд ли, но, возможно, он дотянул бы до холодов, а там