Слой дерна оказался тонким, ниже грунт шел песчаный, так что Санька за 10 минут дорылся до глины. Отколупав кусок на полтора кило, он быстро вылепил из него глубокую чашку с толстым низом и сунул в костер. Долго не ждал, ему ведь не керамика нужна, а просто крепкая емкость. Вынул чашку и, дождавшись, когда та подостынет, накидал в нее углей. Да, он решил взять костер с собой! Гениальная идея, которую Известь подчерпнул во время прочтения «Борьбы за огонь» — тоненькой книжки, которую в Хабаровске издали три года назад — и тираж расхватали, как горячие пирожки!

— Пирожки… вот сука! — вздохнул голодающий студент.

С чашкой в одной руке и «топором-мотыгой» — в другой, Санька пошел вверх по ручью. Тот по-любому выходит из каких-то возвышенностей к югу от Амура, и рано или поздно путь горе-бродяге пересечет какая-нибудь дорога.

— Поймаю попутку в любую сторону… — мечтательно строил планы Известь, отмеряя шаг за шагом и периодически подкармливая угольки в чашке чем-нибудь предельно сухим.

Себя подкормить было нечем: в ручье никакой живности не видно, сухопутные твари разбегались заблаговременно. Даже рогоз не рос, но скулы Саньки сводило от одной мысли о такой еде. Попалась лягушка, но Известь не считал себя настолько ценителем французской кухни.

— Ну, раз брезгую, значит, не такой уж я и голодный, — убедил он сам себя.

Солнце стояло в зените и нещадно жарило. Как быстро утренний холод сменился полуденным пеклом! Беглец снял футболку, обмотал ею голову — стало полегче. А вот на душе, наоборот,становилось всё тяжелее. Санька шел уже несколько часов, отмотал поперек речной долины около десятка километров — и ни одного признака цивилизации!

Ручей уже показывал каменистое дно, заросшие сопки обступили южный горизонт стаей гопников, почуявших тихое позвякивание мелочи в штанах… А Санька всё еще не понимал: где он? Ведь пересек уже немалую часть речной долины. Самой заселенной части края, где бусинами на реку нанизались десятки деревень. А между ними — дороги! Если не асфальтовые, то хоть грунтовые. А еще — густая сеть проселков к покосам, к пасекам, к местам рыбалки…

Беглец поднялся по склону сопки, оглянулся на раскинувшуюся панораму — и ничего! Нет кривых многоугольников полей, нет ниток ЛЭП… И дорог тоже. Похоже, что в обозримых окрестностях нет ни одной деревни. Равно как и археологического лагеря от ХГПИ. И Шахи тоже нет.

Последнее было единственной хорошей новостью в беспросветном мраке открытий.

— Чо за хрень, — выдохнул Санька.

Ноги внезапно дали слабину, и он присел на прогретый солнышком камень.

— Ты чо, Рыбка, в натуре, меня спрятала? — севшим голосом спросил он седые от зноя небеса.

А в голове неожиданно ясно всплыли слова наркоманского волшебного существа: «Что пожелал — отменить уже нельзя…».

— Может, я не оклемался еще? — с надеждой спросил Санька у самого себя.

Надежда была слабой: такого сильного голода, таких назойливых насекомых ни один приход не создаст. Да и время — «робинзон» очень хорошо чувствовал ход времени.

— А в «робинзоне» кавычки-то можно убирать, — вздохнул он.

До вечера Санька так и не нашел никаких признаков людей. Повезло только с едой: в толстом ковре прелой листвы нашел пару десятков лисичек и опят. Дождей не было уже несколько дней, так что грибы были червивые, но у Извести даже тени сомнения не возникло. Он лишь основательно прожарил их на костре и съел вприкуску с черемшой. Всю ночь крутило живот, однако, голодный желудок победил.

Последующие дни погружали Саньку во всё большую тьму отчаяния. Куда бы он ни пошел — всюду никаких следов человека. Никакого плана у него больше не было — любое направление движения казалось равно бессмысленным. К тому же, глобальную задачу всё сильнее вытесняли локальные. Робинзон с каждым днем слабел от голода и понимал, что движется по спирали к неизбежной смерти. Один раз чудом ему удалось поймать перепелку (или что-то вроде этого). Он съел ее чуть ли не с костями и перьями, только помогло мало. Организм не получал нужной энергии и жрал сам себя. От этого становилось всё холоднее по ночам, а легкая одежонка приходила в полную негодность. Санька понимал, что от него воняет, многочисленны мелкие ссадины загнивали, тело всё искусано комарьем.

Каждое утро начиналось с отупелого сидения на лежанке. Не хотелось куда-то идти, искать жалкие крохи еды. Надежда улетучивалась, тело болело — тоска наползала на него беспросветным слизнем.

Ожить помогло то, о чем и не думал: когда на восьмой день брожений наткнулся на здорового медведя. Мишка был сыт и благоденствовал, а потому полностью проигнорировал ободранного человечка. Но голова у Саньки прояснилась в миг! Все приглушенные инстинкты проснулись и заголосили: ЖИТЬ! Мы хотим жить! Известь сразу вырезал себе из выворотня дубину, начал жечь по ночам жаркие костры…

Они-то всё и изменили.

Потому что вечером четырнадцатого (или десятитысячного) дня в этом безлюдном мире, Санька поднял глаза над костром и наткнулся на встречный изумленный взгляд.

По ту сторону от кострища стоял и настороженно пялился на него какой-то сморщенный несуразный гном!

Глава 15

Ну, не гном, конечно. Невысокий сухонький человек, которого кто-то, словно, старательно помял. Висящая лоскутами кожаная шапочка, короткая легкая курточка с глубоким запахом, на ноги же намотано вообще не пойми что. А в руках — истертая ладонями до блеска палка с насаженным длинным свиноколом из серо-черного железа, нацеленная прямо на него, на Саньку.

«Пальма», — машинально произнес он «тропическое» название сибирского оружия.

Страшно не было. Гном, по ходу, боялся сильнее робинзона. Потому что ему, явно, было, что терять. А вот Саньке…

— Здорова! — криво улыбнулся он губами, покрытыми коростой. — Будешь Пятницей?

И на всякий случай Известь сложил щепотью грязные пальцы правой руки и потыкал ими в раскрытый рот… А уже через 30 секунд жадно вцепился в длинную полоску вяленого мяса и с рычанием отрывал зубами кусок за куском. Жевать жилистое мясо не было ни сил, ни желания, он глотал куски целиков, а живот урчал диким зверем, поджидая добычу.

— Спасибо, друг! — чуть не плача благодарил он незнакомца, а тот уже сидел у костра и разводил в деревянной чашке какую-то остро пахнущую смесь.

Протянул чашку беглецу, когда тот доел мясо. Санька подозрительно принюхался, но глотнул: