Шрифт:
Закладка:
– Рассказывала ли вам мать, исходя из собственной мудрости и, безусловно, имеющегося у нее опыта, о том, чего вам следует ожидать?
Я посмотрела ему в лицо, и успокаивающее тепло разом исчезло; я увидела, что губы Генриха неприязненно сжались в тонкую линию, и в очередной раз пожалела о том, что моя мать не отличалась особой разборчивостью и осмотрительностью в своих амурных похождениях. Сердце у меня оборвалось, но я не собиралась делать вид, будто знаю то, о чем на самом деле понятия не имела. Медленно, но неуклонно, как зимний туман, разплывающийся над покрытыми инеем заливными лугами, меня охватил леденящий душу страх.
– Нет, – призналась я. По-моему, Генрих опять вздохнул. – Я воспитывалась в женском монастыре… а моя мать сказала, что вы настолько опытны в этих вопросах, что моя неискушенность не имеет никакого значения. – Внезапно мне очень захотелось поколебать его самообладание и вывести из состояния холодной сдержанности. Я сделала большой глоток вина. – А еще она сказала, что вы вели распутную жизнь.
Нервное напряжение – и вино – сделали меня неосмотрительной. Я старалась во что бы то ни стало оттянуть момент, когда Генрих присоединится ко мне в постели. Сейчас меня уже всю трясло, и я ничего не могла с этим поделать.
– Она сказала, что ваша жизнь была полна сладострастия и пьянства – до тех пор, пока вы не стали королем и не оставили своих компаньонов.
– Не следует верить всему, что вам говорят, – ответил Генрих, и, хотя это было сказано спокойным тоном, мне показалось, что он раздосадован.
– Так это правда? – не унималась я.
– Что правда?
– Что вы бросили своих компаньонов. – У меня самой никогда не было компаньонов, которых можно было бы бросить.
– Да. Это было необходимо. Их общество не шло мне на пользу.
Я снова глотнула вина и собрала в кулак всю свою фальшивую отвагу, чувствуя, что моя голова уже немного кружится от мягкого дурманящего аромата великолепного бордо.
– А я? Я вам на пользу?
– Разумеется.
– Девственница королевского происхождения с бесценным приданым…
Его взгляд устремился на мое лицо и остановился на нем.
– Не думал, что мы будем говорить о политике…
– Я не знаю ничего иного, о чем можно было бы поговорить. Мои темы для беседы исчерпались.
– А еще, думаю, вы выпили слишком много вина. – Голос Генриха звучал мягко, но кубок он у меня забрал.
– Я не чувствую себя пьяной, – подумав, заявила я. – Мне следовало говорить о чем-нибудь другом?
– Вам вообще не следовало говорить. – С этими словами Генрих погасил свечи, сжав фитиль пальцами.
Я была рада, что все происходило в темноте. Я совсем не была уверена, что момент, когда я стала женой Генриха в плотском понимании этого слова, был опытом, который мне хотелось бы повторить. Одно могу сказать: хорошо, что все случилось очень быстро.
Что мне запомнилось?
Боль, конечно; физическое проникновение; тяжесть его тела на мне, отчего я чувствовала себя раздавленной. Но таков ведь удел всех девственниц, не так ли? Была во всем этом стыдливая неловкость, очень меня смущавшая. В конце концов, моя мать получит столь необходимые ей испачканные простыни, а я со временем смогу к этому привыкнуть… А еще я помню гнетущее ощущение неотвратимости происходящего: исходящий от Генриха жар, прикосновение его грубых мозолистых рук, когда он овладевал мной. В его мускулистом теле солдата, не дававшем мне ни на секунду перевести дыхание, чувствовалась подавляющая мощь.
Когда же Генрих достиг кульминации, в спальне, как ни странно, стояла полная тишина, если не считать звука его шумного учащенного дыхания. Не помню, чтобы я получила удовольствие – как, впрочем, и он. Все это, решила я, довольно прозаично и лишено привлекательности.
«Ну хорошо, а чего ты, собственно, ожидала?» – раздраженно вопрошал мой внутренний голос, когда Генрих отодвинулся, избавив меня от тяжести своего тела, и уткнулся лицом в подушку рядом со мной. А ожидала я романтики в стиле баллад трубадуров, каких-нибудь ласковых слов – пускай даже и неискренних, – которые возбудили бы во мне страстные чувства. Нежностей, горячих поцелуев, участливого ободрения, а не просто молчаливой атаки приступом, холодной, умелой, направленной исключительно на достижение результата. Мне хотелось, чтобы Генрих, по крайней мере, обратился ко мне по имени. При этом я не считала, что жду слишком многого.
Возможно, все англичане занимаются любовью именно так. Может быть, для них это даже более приемлемо и я когда-нибудь смогу получать от этого удовольствие. Тогда мне сложно было это себе представить: мой опыт в этой области был ничтожным, но я научусь этому умению у Генриха. Он заслуживал способной жены, как и того, чтобы получать от нее желаемое.
Если после интимной близости я ожидала обмена задушевными словами – а я действительно этого ожидала, – то меня ждало разочарование. Генрих встал с кровати, зажег свечу и полез в один из своих личных сундуков, заранее принесенных в нашу спальню. Затем мой муж извлек оттуда и надел роскошный домашний халат из малиново-красного дамаска, отороченный соболиным мехом и спадавший тяжелыми живописными складками до самого пола. Застегнув пояс, сверкавший рубинами и агатами, Генрих провел пятерней по волосам, пытаясь привести их в некое подобие порядка, после чего посмотрел на кровать, где лежала я, вцепившись в край покрывала, подтянутого к самому подбородку.
– Желаю вам сладких снов. – С этими словами Генрих погладил меня по голове, а потом наклонился и легонько поцеловал в лоб – то был единственный поцелуй за все время этого действа. – Завтра вам понадобятся силы. День будет долгим и тяжелым.
И это все? Он так меня и оставит, ничего больше не сказав? Мне необходимо было по крайней мере знать, доволен ли он мной. Я не могла отпустить его просто так, не выяснив этого.
– Генрих. – Я впервые попробовала его имя на вкус. – А я… Как я… – Я запнулась, не зная, как сформулировать вопрос.
– Вы были именно такой, как я и ожидал, моя благородная жена, – ответил он и поцеловал меня в висок у основания волос; прикосновение его теплых губ было таким бесконечно нежным, что у меня замерло сердце.
Генрих закрыл за собой дверь, оставив меня растерянной и опустошенной; я была наивна и не ожидала, что проведу эту ночь одна. Наверное, мне не удалось его ублажить и он просто повел себя со мной вежливо в своей сдержанной, холодной манере. А может быть, на самом-то деле