право апелляции в Константинополе. Например, изгнанный с кафедры епископ Леон апеллировал и к митрополиту, и к патриарху. Правом требовать пересмотра решений церковных судов пользовались новгородские епископы Лука Жидята и Нифонт Новгородский. Исследования О. Г. Ульянова вполне убедительно демонстрируют, что русские архиереи пользовались правом апелляции, и с этим были вынуждены считаться в Киеве[226].

Поэтому отсутствие апелляции Феодора к патриарху указывает на то, что владимирского архиерея такового права лишили. Между тем 22 глава 123 Новелла Юстиниана определяла: «Если же обвинение против епископа по какому-либо делу будет исходить от клирика или кого-то другого, прежде всего их преосвященный митрополит должен рассмотреть это дело в соответствии со священными канонами и нашими законами, и если кто-либо не согласится с его приговором, то дело должно поступить на рассмотрение блаженнейшего патриарха того диоцеза, а тот в соответствии с канонами и законами пусть доведет его до завершения. Если же жалоба будет подана на митрополита либо от епископа, либо от клирика и любого другого лица, то пусть блаженнейший патриарх того диоцеза таким же образом судит это дело. По всем же делам епископы – обвиняются ли они перед своим митрополитом, или перед патриархом, или перед любыми другими судьями – не обязаны представлять поручительство или давать судебную присягу, однако при этом они должны и сами прилагать усилия к тому, чтобы очистить себя от возводимых обвинений»[227].

Данное обстоятельство особенно странно, если принять во внимание, что последнее слово в лишении епископа сана оставалось не за митрополичьим, а за патриаршим Собором. Более того, если принять во внимание, что в своей епископской присяге русские архиереи присягали в том числе и императору, что фактически распространяло на них права подданных императора, лишение Феодора возможности искать защиты в высших судах империи было противно духу законов империи.

Смущает еще одно обстоятельство: именование низверженного архиерея «владыкой Феодорцом». Такое упоминание Феодора неслучайно. Высокий титул, стоящий рядом с уничижительной формой имени, лишь подчеркивал и усиливал насмешливое и пренебрежительное отношение к осужденному. Низложенного архипастыря продолжали называть «владыкой» без добавления «бывщий» или «самозванный». А следовательно, не было ли это сделано в качестве укора в адрес владимирского князя?

Пытаясь понять причины столь жестокой расправы, А. В. Карташев высказал предположение, что казнь Феодора могла быть инициирована южнорусскими князьями[228]. При всей спорности попытки представить князей Южной Руси в качестве консолидированной силы, высказанная церковным ученым догадка интересна и небезосновательна. Несомненно, можно согласиться с Е. Е. Голубинским и А. В. Назаренко, высказавшимися за то, что попытка Феодора утвердиться в Ростове и его церковные начинания и амбиции переполнили чашу терпения его могущественных врагов и утомили покровителей[229]. Однако за всем происходящим угадывается некая интрига, направленная на разрушение союза между Андреем Юрьевичем и его архиереем. Во всяком случае, идея Карташева о том, что судьба и обстоятельства смерти Феодора в чем-то очень напоминают гибель любимца Дмитрия Ивановича, нареченного митрополита Митяя, в которой князь оказался бессилен перед заговором против его ставленника, видится убедительной[230].

Все в суде над епископом Феодором темно. Но вполне очевидным видится то, что совершенный над ним суд являлся не более чем расправой врагов и недругов Андрея над его властным и непослушным союзником. То, что суд был совершен с согласия, а, возможно, и при участи родственников Андрея Юрьевича Боголюбского, неудивительно. Уже через несколько лет, когда владимирский самовластец был убит, а его замок подвергся разграблению, родня Андрея даже не попыталась расправиться с убийцами князя и вмешалась в происходящее лишь когда насытившаяся от грабежа толпа покинула стены Боголюбова, оставив обнаженное тело князя в замковом саду. Что же касается митрополита, став инструментом во внутрикняжеской борьбе и поссорившись с Печерским монастырем и черниговскими князьями, после суда над Феодором он был вынужден покинуть Киев, уступив место более благодушному и уже не такому кровожадному преемнику, митрополиту Михаилу III, который уже носил титул «митрополита всея Руси».

Глава 5. Митрополичьи суды первых десятилетий ордынского господства

Монгольское вторжение на Русь и установление ордынского господства имело самые существенные последствия не только для государственной и социальной организации восточнославянских земель, но и предопределило дальнейший культурный и последовавший за ним религиозно-политический «развод» южных и северных центров «киевской державы». Произошедшее перераспределение сил между властными элитами и появление новых, крайне могущественных игроков в лице ордынских ханов и влиятельных темников в значительной мере заложило основы нового политического строя, предопределив развитие на его основе религиозной ситуации. Церковь в лице ее епископата была вынуждена приспосабливаться к новым реалиям. Главным же результатом, имевшим радикальные последствия для развития внутренней церковной жизни, стало усиление власти митрополитов. Наиболее наглядно плоды этих трансформаций прослеживаются в митрополичьих судах над епископатом и/или в наказаниях, какие русские первосвятители применяли к своим епархиальным архиереям. Данное обстоятельство весьма примечательно. В домонгольской Руси влияние митрополита на архиереев удельных территорий видится существенно ограниченным. Если епископат пользовался защитой города или княжеской власти, свести их с кафедры не представлялось возможным даже если в дело вмешивался Константинополь. Низложение такого архипастыря порой было не под силу даже великому князю. Лишь заговор или прямое военное вмешательство могли остудить пыл подобного святителя. Например, Иоаким Туровский, вероятно, поддержавший политические устремления своих горожан, был смещен после военного похода и падения города. Последствия произошедшего оказались плачевными как для архиерея, так и для кафедры, которая после этого овдовела на два десятилетия[231]. Фактически неподконтрольным для киевских первосвятителей оказался митрополит Климент Смолятич, отсиживавшийся во Владимире на Волыни[232]. Впрочем, и сам Климент, занимая первопрестольную кафедру Руси, ничем не смог навредить своему обидчику Нифонту, опиравшемуся на симпатии Печерских иноков, патриаршее благословение и интересы городских элит Новгорода[233]. Наконец, Константинополю так и не удалось навязать Андрею Юрьевичу Боголюбскому епископа Леона, а киевский митрополит наконец-то смог расправиться с ненавистным ему Феодором Владимирским только после того, как любимец Андрея Юрьевича оказался в Киеве при обстоятельствах, лишенных какой-либо безусловной ясности[234].

Летописные погодные записи и агиографические источники позволяют говорить о четырех или пяти примерах митрополичьих судов после монгольского вторжения и до переезда митрополита Петра в Москву. При этом судебные процессы и принятые на их основе наказания могли быть совершены при опоре как на соборные постановления, так и на частные судебные решения русских первосвятителей. Все известия связаны с именами двух самых влиятельных митрополитов первого века ордынского господства на Руси – Кирилла II (III) и Петра. Два или три суда приходятся на период святительства Кирилла. Прежде всего, это попытка организации суда над