что архипастырь был низложен, поскольку в противном случае происходило бы пренебрежительное умаление имени епископа и оскорбление его церковного статуса, что не допускалось церковными канонами[192]. К тому же уничижительная форма имени, которое между тем несло в себе высокий сакральный смысл – «Дар Божий» или «Дарованный Богом», приводило не только к социальному уничтожению низложенного архиерея (наносившееся Феодору оскорбление видится сопоставимым с «шельмованием» XVIII в.), но и к полной десакрализации его статуса. Насмешливое и пренебрежительное использование искаженного имени позволяло врагам Феодора манипулировать сознанием толпы, выгодно оправдывало жестокость судебного решения и дискредитировало любые добрые деяния низложенного архиерея, способные вызвать к нему сочувствие. Поэтому в тексте отсутствует указание на епископство Феодора, хотя и используется его высокий титул, отражающий статус в политической иерархии Суздальской земли или Владимира – «владыка». Появление данного титула на Руси крайне примечательно и отражает особенности канонической и политической культуры ряда епископских центров, претендовавших на особый статус в системе епископий Руси, Новгорода, Владимира и, несколько позже, Перемышля, архиереи которого усвоили это именование после пребывания здесь архиепископа новгородского Антония (Ядрейковича)[193]. При всей близости титула «владыка» с греческими «δεσπότης» или более мягким «κύριος», скорее всего, в русской политико-правовой традиции XII–XIV вв. он декларировал светский характер власти архипастыря. Наиболее вероятно, наделение им святителя происходило при занятии кафедры, отражая амбиции и политико-правовые особенности жизни отдельных городов[194].

Неведомо, раскаялся ли Феодор. Например, в сообщении об иноке Адриане, заключенном, согласно записи Никоновской летописи, митрополитом Леонтом в темницу за укоризны в адрес Церкви, упоминается, что, пребывая в узах, смутьян исправился и «пришел в умиление»[195]. Если не вдаваться в изыскание о том, насколько историчен данный сюжет, крайне важным видится то, что в представлении книжников более поздних эпох наиболее ценным представала не расправа с грешниками и нарушителями спокойствия, а раскаяние и исправление заблудших. В истории Феодора летописца вдохновило иное – нюансы страшной казни «еретика» на Песием острове. Впрочем, жестокость, с какой было совершено наказание владимирского архиерея, позволяет говорить, что, скорее всего, тот не признал обвинений. Последнее, вероятно, и предопределило незавидный для Феодора, но крайне интересный для историков исход дела.

Безусловно, история жизни Владимирского епископа Феодора должна рассматриваться в контексте событий середины, второй половины XII в. и даже первой трети XIII в., связанных с ростом «автокефальных»[196] настроений во властных элитах и в системе высшего церковного управления, сопровождавшихся изменениями отношений между властью в лице княжеских родов и городского нобилитета и епископатом. Церковно-политические устремления Владимирского самовластца Андрея Юрьевича по созданию митрополии[197] стоят в одном ряду с событиями разграбления киевских храмов в 1146 г.[198], ареста туровского епископа Иоакима[199], возвышения и мытарств Климента Смолятича[200], изгнания ростовского епископа Леона[201], осуждения Поликарпа Печерского[202], утверждения архиепископии в Новгороде[203], усиления контроля над новгородской кафедрой со стороны горожан[204], а также другими конфликтами между епископатом и городской и княжеской властью.

Видится целесообразным остановиться на нескольких аспектах рассматриваемого суда. Прежде всего, остаются невыясненными обстоятельства ареста епископа Феодора. Не вызывает сомнения, что архиерей был послан в Киев князем Андреем. Однако сообщение источника не позволяет прийти к однозначной оценке роли владимирского князя в расправе над Феодором. Если вначале сообщения автор записи 1169 г. говорит едва ли не о ссоре князя с епископом[205], то уже несколькими строками ниже ничто не указывает в повествовании на какой-либо конфликт, княжеский гнев или намерение Андрея Юрьевича выдать своего любимца на расправу. Летописание говорит об этой отправке предельно лаконично и спокойно: «посла же ѥго Андрѣи митрополиту в Къıѥвъ»[206], а не «изверже», как поступил с архиепископом Антонием Черниговским его князь[207]. Скорее же всего, отсылая своего любимца в Киев, Андрей Юрьевич желал выполнить требование патриарха и произошедшее с епископом стало неожиданностью для всех, о чем сообщает летописец в самом начале. Тем не менее, большинство исследователей интерпретируют произошедшее как выдачу Феодора на суд митрополита, а не отправку с целью подтверждения его прав на управление епископией[208]. Более осторожно оценивал разворачивавшиеся вокруг Феодора события Н. Н. Воронин, удачно заметивший, что жестокость, с которой был в дальнейшем казнен владимирский архиерей, позволяет «понять масштаб “митрополичьей неправды”, определившей ярость разгрома Киева войсками Андрея»[209].

Пытаясь понять произошедшее, А. В. Карташев предположил, что епископ был доставлен в Киев «не без содействия южно-русских князей», а дальнейшая расправа стала местью за совершенное суздальцами и иными князьями разорение киевских храмов[210]. Однако, признавая небезосновательность предложенной выдающимся церковным историком трактовки, приходится признать, что не все в его версии событий видится убедительным. Например, крайне опрометчиво рассматривать южнорусских князей в качестве консолидированной силы. К тому же их ревность в разграблении Киева в 1169 г. ничуть не уступала военным заслугам суздальцев[211]. Неизвестно, где мог находиться архиерей накануне и в период суда. Было бы логично ожидать, что Феодора поместили в митрополичьем дворе. Однако ни один источник не позволяет что-либо сказать об этом. Таким образом, обстоятельства ареста Феодора, место его размещения на период судебных слушаний и привлеченные для такого удержания лица неизвестны. Не вполне убедительной видится и летописная версия о том, что произошедшее стало результатом деятельности Андрея Юрьевича, как сомнительными видится приписываемая владимирцам радость о низложении их святителя[212].

Раннее русское летописание практически ничего не сообщает о процедурах суда и времени его проведения. Источник доносит лишь день «изгнания» Феодора из Владимира, день памяти Иоанна Богослова. Однако при этом автор записи не поясняет, что понимается под этим «изгнанием» и кем оно было осуществлено? На фоне того, что летописец не посчитал нужным назвать дату суда, что было бы логично, такое внимание автора записи и редакторов к Владимирской стороне дела видится по меньшей мере странным.

Церковные правила предписывают, что архиерей может быть осужден только Собором епископов. Первое правило Поместного Константинопольского Собора гласит: «Определяем, что не подобает впредь епископу судимому извергаему быть от священного чина не двумя, ниже тремя епископами, но по приговору большего Собора и, если возможно, всех епископов той области, как и Апостольскими правилами постановлено, да явится осуждение достойного извержения благорассмотрительнейшим посредством приговора многих, произносимого в присутствии подсудимого»[213].

Неизвестен состав суда. Даже многословные Никоновская летопись и «История» Татищева, небесспорные сведения которых порой остаются единственными источниками, позволяющими закрыть подобные лакуны, ничего не сообщают об участниках судебного заседания, который должен был состоять из древнерусского епископата. Впрочем, «История» В. Н. Татищева предложила свою реконструкцию совершенного над Феодором суда. Сначала митрополит