– Священник испортил все дело.

Догадавшись, что комментарий адресован мне, я повернулась взглянуть, кто это сказал. За красной бархатной портьерой его почти что не видно было, того стиляги со шрамом.

Я и сама отчасти считала, что он прав, но вряд ли это была вина преподобного Судзуки. Я выпрямилась во весь рост и глянула парню в глаза.

– Как вас зовут?

– Хаммер.

Молоток! Учитывая трагические обстоятельства, я постаралась сдержать улыбку. У нисеев в ходу было множество забавных прозвищ, например, Бекон и Гвоздь, так почему бы не Молоток?

– Мое настоящее имя Хадзиму, – признался Хаммер. Похоже, его больше смущало данное ему японское имя, чем расхожее прозвище.

– Я Аки. Спасибо, что пришли, и спасибо, что на днях помогли мне с дверью.

То, как я спокойно держусь, вроде бы сбило его с толку, потому что он не нашелся, что мне на это сказать. На нем был горчичного цвета костюм–“зут”, а за ухом торчала сигарета. Его друг, которого, как я узнала, звали Манджу, в клетчатом костюме, который на вид был ему тесноват, переминался с ноги на ногу.

– Откуда вы знали Розу? – спросила я, не дождавшись ответа.

– Мы жили по соседству.

– Роза была очень дружелюбной, – сказал Манджу.

Я нахмурилась. Мне не понравилось то, на что, показалось мне, он намекал. Хаммер понял, что я задета. Он извинился, попрощался и только что не выпихнул Манджу за дверь.

Разобравшись со счетом за похороны, ко мне подошла мама.

– Зачем ты разговаривала с этими парнями?

– Они знали Розу. Пришли выразить свое почтение.

Мама, похоже, мне не поверила.

– Не вздумай нас опозорить. Все, что у нас есть, – это репутация.

Снаружи тротуары блестели от луж, но солнце светило так, будто внезапный утренний ливень был шуткой Вселенной над нами, людьми. В Чикаго ничему нельзя доверять, особенно погоде.

Уже дома я вынула из конверта и развернула свидетельство о смерти, в котором были указаны основные данные о жизни моей сестры.

Имя: Роза Муцуко Ито.

Дата рождения: 3 июля 1920 года.

В графе “Причина смерти” значилось: остановка сердца в результате разрыва плечевой артерии, случившегося вследствие столкновения с поездом метро.

Из курса подготовки медсестер я знала, что плечевая артерия является одним из основных кровеносных сосудов.

Ниже стояло: самоубийство.

Об аборте там ничего не было, но я чувствовала, что должна об этом сказать. Поделиться с родными тем, что знаю.

Конверты с коденом я отдала отцу. Теперь нашей задачей было составить список тех, кто пришел на похороны и помог нам деньгами. Отложить это до утра мы не могли; это была обязанность, которая требовала нашего внимания немедля. Было крайне важно совершить окаэси, вернуть деньги, которыми нас ссудили, когда у давшего их наступит время утрат.

Папа, который успел набить наш морозящий наконец холодильник банками пива, взял себе одну в помощь. Я подошла и тоже взяла одну. До того я пробовала его только раз в жизни. Я вскрыла банку, и шипение пива нарушило тишину в квартире, но родители были слишком измучены, чтобы отозваться на мою вольность.

Прежде нам не раз уже приходилось проводить похороны папиных работников, у которых не оказалось семьи, так что опыт подсчета денег имелся и была выработана система. Папа пересчитывал купюры и записывал сумму на внешней стороне конверта. Мама записывала сумму и имя дарителя, и японское, и английское, на листке из блокнота. В обязанность Розы входило сверять имена со списком присутствовавших на похоронах, чтобы убедиться, что ни один конверт не пропущен. Я сидела на месте Розы и пила пиво прямо из банки, чувствуя, как скапливается в горле его горечь.

В тот вечер от откровений я удержалась, но утром, за завтраком, намазывая на хлеб клубничный джем, все-таки выпалила:

– Коронер сказал, что Роза недавно сделала аборт.

Папа застыл с каплей джема, стекавшей по подбородку, а мама моргала, осваиваясь с тем, чем я родителей огорошила.

– Шикатаганай, – наконец сказала она. – Розы больше нет, и с этим ничего не поделать. Она хотела бы, чтобы мы жили дальше. И мы будем жить. Мы больше никогда не заговорим об этом.

Глава 7

Агентство по военным переселенцам находится в очень большом здании, там много этажей и всякие финтифлюшки на окнах. Я бы не прочь являться туда каждый день. И Комитет по военному производству там же, так что в лифтах полно мужчин, классных таких, в костюмах, а еще солдат и рабочих в комбинезонах и высоких ботинках. Каких только пожелаешь, все там.

Поскольку позже в тот день я рассчитывала сходить в Агентство по переселенцам, мама всучила мне спешно написанные благодарственные письма в адрес мистера и миссис Тамура, а также Харриет Сайто. Работы для себя родители еще не нашли, но остаток дня хотели провести, дописывая на линованной бумаге подобные письма. На средства, полученные благодаря коден, мы могли вернуть мистеру Тамуре то, что он заплатил за услуги похоронного бюро, а также купить разные мелочи вроде конвертов для тех же писем. Стоимость почтового отправления стала бы дополнительным расходом, поэтому мы решили как можно больше благодарственных писем раздать лично в руки.

Агентство находилось примерно в полутора милях от нас, на Западной Джексон-стрит, 226. Родители ходили туда пешком: мама говорила, что тратить деньги на поездку в метро – это маттайнай, расточительство, но я подозревала, что она говорит так больше из-за того, что им страшно не по себе было при мысли, как лежала там на рельсах мертвая Роза.

Туфли у меня были старые и грязные, и подошва у них совсем стерлась, но я тоже, сбежав из душной квартиры, решила пройтись, подышать воздухом. Это так здорово, когда ты идешь, а на тебя не обращают внимания. В Манзанаре, что бы ты ни делал, все примечалось. Но теперь никто из Двадцать девятого блока меня не окликнет, не спросит, куда это я пошла, в столовку или, избави господь, в уборную. Здесь не было ни сторожевых вышек, ни колючей проволоки. Я могла бодро шагать себе по бетонному тротуару с сумочкой под мышкой, молодая работающая женщина, спешащая по своим важным делам.

Пункт моего назначения, большое административное здание, высотой был в целых тринадцать этажей. Постройки такого рода в Лос-Анджелесе, насколько я была способна сравнить, походили на валяющегося на земле толстяка, которому все равно, сколько места он занимает.