Как только я выпрямился, тут же, сзади, получил удар бутылкой по макушке. Толстое стекло разлетелось, а в глазах моих заискрились звезды. Я схватился за мокрую голову, отшагнул в сторону и своевременно развернулся: второй пьяница бросился на меня с разбитым горлышком в руках.

Я нырнул под его руку и вставил кулак под дых. Тот глухо крякнул, тут же получив левой в слабую печень. Этого хватило, чтобы тот свалился кулем и стал корчиться от боли.

Вокруг воцарилась тишина.

– Возьмите, господин хороший, – подал мне полотенце конопатый Егорка. – У вас кровь идёт.

Я кивнул благодарно и направился к выходу, зажимая полотенцем ушибленную макушку. Есть уже не хотелось, от того что мне сделалось дурно: голова гудела, а к горлу подступала тошнота.

Глава 10

В полдень следующего дня, из Рязанской губернии пришла телеграмма со списком крестьян. Их набралось аж двести человек, опросить следовало каждого и никак иначе.

Дабы провернуть подобное дело, я разбил город на участки, и десятки агентов принялись порайонно допрашивать всех помещенных в списке рязанцев. Их подробно расспрашивали о жизни и работе в Петербурге, будто ненароком справляясь и об убитом земляке. Конечно, предпринятая работа могла оказаться стрельбой по воробьям из пушки, но иного способа у меня не было и волей - неволей я остановился на этом.

Прошло уже несколько дней, а результата всё не было. Давеча, звонил Фёдор Михайлович, лишь чудом застав меня на месте, справлялся об успехах, и, дав пару ценных наставлений бросил трубку. После Купцова, тут же позвонил один из агентов и сообщил, что при опросе рязанцев, проживавших во Втором Парголово, выяснилось, что одна из чайных была недавно продана старым владельцем - рязанским крестьянином Михаилом Бобровым. Причем чайная эта носила громкое название «Европа».

Услышав это название, нутро моё затрепетало, словно у ищейки, взявшей след.

Европа - это было уже ценное указание, принимая во внимание бред приказчика.

Я принялся за поиски этого самого Боброва. Во Втором Парголово его знали почти все и в один голос говорили, что, продав чайную, он уехал на родину, в деревню. Но агент, снова посланный в Рязанскую губернию, выяснил, что Бобров туда не появлялся.

Однако, через три дня пронесся слух, якобы в том же Парголово, Бобров приобрел один кабак и, отремонтировав его, открыл под той же вывеской - «Европа». Слух подтвердился. Бобров был немедленно арестован и привезен в контору. Он оказался крошечным человечком с птичьей физиономией и с черными бегающими глазками.

Конечно, вину свою он упорно отрицал. Обыск на его квартире ничего не дал, но детальный осмотр его белья, платья и обуви лишь усилил мои подозрения, так как в рубце между заготовкой и подошвой сапога были обнаружены следы старой, запекшейся крови. Присутствие ее Бобров объяснил своими нередкими посещениями бойни. Между тем химический и микроскопический анализы, который я направил в лабораторию к Настеньке показали, что кровь человеческая. Полуистлевший воротник рубашки, найденный в печке, несмотря на свой крохотный, чисто детский размер, приходился Боброву впору.

Наконец, сравнение почерков хитроумной записки и торговых книг трактира «Европа» подтвердило их тождество. Но несмотря на эти улики, Бобров продолжал все отрицать.

Потребовав точного отчета об его местожительстве со дня убийства до дня открытия трактира, я получил адреса трех углов, последовательно им перемененных за этот промежуток времени.

Сделав в них обыски, мы ничего не нашли. Однако, в первой квартире хозяйка указала, что до того, как поселиться у нее, Бобров жил месяца три напротив, у сапожника, снимая там комнатку.

Сделали обыск и у сапожника. Здесь мы обрели ценную находку: в чуланчике, примыкавшем к комнатушке, некогда занимаемой Бобровым, была найдена отпиленная короткая часть штанги с шаром, которой недоставало у орудия преступника, обнаруженного в печке, на месте убийства.

Под тяжестью этой новой неопровержимой улики преступник наконец сознался.

Оказалось, что убитый приказчик давно уже решил купить у него чайную «Европа», во Втором Парголово, и в день смерти взял пять тысяч рублей, накопленные за долгую службу, намереваясь на следующий же день свершить купчую. Вечером к нему зашел Бобров, не раз навещавший его за эти месяцы.

Сделку заблаговременно «вспрыснули», и Бобров угостил, кстати, и проживавших в той же комнате двух других приказчиков.

В этот вечер он не раз бегал в соседний трактир за «подкреплением».

Наконец, когда хозяева отяжелели от вина, он распрощался и ушел, но через час вернулся, прошел по коридору опять в большую комнату и, подкравшись к спящим приказчикам, уложил их обоих на месте; затем в следующей комнате смертельно ранил и покупателя, думая что с тем покончено. Со дна его сундука он извлек злополучные пять тысяч и намеревался скрыться, как вдруг его взяло сомнение. Дословно его дальнейшее показание звучало так:

«Нет, Мишка, - сказал я себе, - не валяй дурака, покончи и с остальными. Ведь все они мне земляки, стало быть, и по деревне молва пойдет, да и полиции расскажут, что вот, мол, такой -то вчерась водку вместях с ними пил, и будет мне крышка».

Тогда я взял свою культяпку и прошел обратно в прихожую, а из нее сначала в одну, а потом и в другие две комнаты. Жалко было пробивать детские черепочки, да что же поделаешь? Своя рубашка ближе к телу. Расходилась рука, и пошел я пощелкивать головами, что орехами, опять же вид крови распалил меня: течет она алыми, теплыми струйками по пальцам моим, и на сердце как - то щекотно и забористо стало.

Прикончив всех, я заодно перерыл сундуки, да одна дрянь оказалась.

Кстати, переодел чистую рубаху, а свою, кровавую, пожег в печке для верности; туда же и гирьку запрятал».

Жутко было слушать исповедь этого человека - зверя, с таким спокойствием излагавшего историю своего кошмарного преступления.

В этот же день я передал Боброва судебным властям, с требованием для него бессрочной каторги.

Глава 11

Следующим днем, кончив с бумажной волокитой, я вернулся от судебных властей в контору, и застал Фёдора Михайловича на своем привычном месте. Он сиял от радости и выглядел весьма недурно, однако, правая его рука была перебинтована.

– Николай Александрович, голубчик, – принял он меня в свои объятия. – Я уже видел рапорт. Поздравляю!

– Рад видеть вас в добром здравии, Ваше высокородие, – похлопал я Купцова по