Солдат выглядит ненамного старше Себастьяна. Нико переминается с ноги на ногу и привстаёт на цыпочках, стараясь показаться выше.

– Куда поехал поезд? – повторяет Нико тоном, который часто слышал от господина Графа, когда тот говорил с подчинёнными. – Тот, вчерашний. Поезд с евреями. Говори.

Солдат склоняет голову набок, не понимая, умён этот парень или глуп до наивности. Может, это какая-то проверка?

– В лагеря, – отвечает солдат.

– Лагеря? – Нико не знает этого слова на немецком. – Какие лагеря?

– Вроде их называют Аушвиц-Биркенау. В Польше.

– А что делают в этих лагерях?

Мужчина проводит двумя пальцами по горлу, как бы перерезая.

По телу Нико пробегает дрожь. В памяти возникает образ матери, кричащей его имя, бегущей ему навстречу на перроне. Лица зовущих его папы, дедушки с бабушкой и сестрёнок. По щекам начинают бежать слёзы. Крупный мужчина был прав.

Нико оказался лжецом.

Тяжесть всего произошедшего опускается на мальчишеские плечи. Его голова повисает тяжёлым камнем. Ему всё равно, как поступит с ним солдат. Его семьи больше нет.

Что я наделал?

Солдат, сбитый с толку манерами мальчика и его неожиданным знанием немецкого, решает обойтись без лишнего риска. Если застрелит, а потом окажется, что тот действительно работает на гауптштурмфюрера, это может стоить ему должности. А если отпустит мальчика, кто об этом узнает?

Он обводит взглядом берег реки. Оглядывается на дорогу.

– Слушай, парень, – говорит он. – У тебя есть деньги?

Нико отрицательно качает головой. Солдат суёт руку в карман и достаёт несколько мятых купюр.

– Скажи господину Графу, что штурмманн Эрих Альман помог тебе. Понял? Скажи, чтоб он меня запомнил. Эрих Альман.

Нико берёт деньги и смотрит вслед уходящему солдату. Он остаётся у путей до наступления ночи. Наконец, в темноте отправляется в дорогу обратно до Салоников. Шагает вдоль рельсов, пока не доходит до станции барона Хирша. А оттуда идёт до улицы Клейсурас. Когда Нико взбирается по ступенькам семейного дома, уже далеко за полночь. Он идёт в спальню родителей. Оглядывается. В комоде находит несколько старых папиных сигар из лавки. Он вдыхает их запах и начинает плакать. Забирается в кровать, где раньше спали мама с папой. Сворачивается под одеялом, мечтая проснуться и обнаружить, что всё ровно так, как было год назад.

Но когда наступает утро, дом кажется ещё более пустым, чем обычно. Даже вещей господина Графа больше нет.

Нико спускается по лестнице. Он видит свой любимый чулан. Открывает дверцу. Внутри он находит оставленную кем-то коричневую кожаную сумку. Нико открывает её.

Сумка принадлежит Удо Графу, спрятавшему её в безопасном месте. В спешке солдаты не заглянули в чулан. Нико расстёгивает свою находку и, среди прочего, обнаруживает внутри приличное количество греческих и немецких купюр, рассортированных бумаг и документов и коробочку с нацистскими значками.

Нико долгое время разглядывает их. Думает о том, что сделал. Когда часы бьют десять утра, он принимает решение. Как и со многими решениями, переворачивающими жизнь, всё происходит тихо и без фанфар.

Нико находит чистую рубашку и прикалывает один из значков к груди. Прячет какое-то количество денег в ботинки. Собирает столько еды, сколько помещается в кожаную сумку, выходит из дома и отправляется на вокзал, где покупает билет на следующий поезд, идущий на север в направлении Польши.

Когда любопытная кассирша спрашивает его имя, Нико отвечает не раздумывая. Он лжёт на безупречном немецком:

– Моё имя, – говорит он, – Эрих Альман.

Мир света и тьмы

Иногда я думаю об ангелах в раю – что они говорят обо мне и каким видят этот суровый мир. Если вам интересно, бывают ли моменты здесь на земле, когда я жалею о том, что не осталась на небесах, то мой ответ – да.

Одним из таких периодов были месяцы, последовавшие за описанными мной событиями. Это было время безумцев, нацистов, упивающихся властью и купающихся в собственной жестокости. Большая часть мира смотрела в другую сторону. А я не могла. Правда была вынуждена признавать каждый акт пытки и унижения, смотреть за каждым пленником, ползающим в грязи, как животное, за каждым прибывающим в лагеря вагоном, полным новых жертв, хватающихся за доски, молящих о пощаде, которой никому так и не удалось получить.

Это был момент человеческой истории, когда мир раскололся на две части: на тех, кто ничего не делал с происходящим ужасом, и на тех, кто пытался его остановить. Мир света и тьмы.

Так что да, были моменты, когда я мечтала о рае. Но были и другие – моменты нежности и неожиданной теплоты.

Случилось так, что женщина у реки не сдала Фанни, а отвела к себе домой и налила тарелку супа с мясом ягнёнка и морковью.

Себастьян не погиб в первую ночь в Аушвице; он прижался к отцу на грязной койке, и в темноте Лев крепко обнял сына, чтобы тот не дрожал.

Нико несколько дней ездил поездами, учился самостоятельно платить за еду и показывать билет контролёру, не вызывая подозрений. Проводник однажды заметил внушительный нацистский знак у Нико на груди и спросил, куда тот направляется.

– К семье, – ответил Нико.

Мир света и тьмы. Величайшая жестокость, величайшая храбрость. Это было странное время на поприще правды. И всё же вот она я, не способная отвести взгляда.

Двенадцать месяцев спустя

– Ударь его! – проорал охранник.

Себастьян стегнул небольшой плетью по спине мужчины.

– Сильнее!

Себастьян подчинился. Мужчина не двигался. За несколько минут до этого он упал от изнеможения во время рабочей смены и лежал, пока его не заметил охранник. Лицо мужчины было покрыто тёмно-красными пятнами, рот разинут в грязи так, будто он ел землю.

– Ты такой хилый, что не можешь его разбудить? – спросил охранник, закуривая.

Себастьян выдохнул. Он ненавидел причинять боль. Но если мужчина не отреагирует, его посчитают мёртвым и его тело сожгут в здании из красного кирпича – крематории. И тогда уже не будет иметь значения, жив он или нет.

– Хватит витать в облаках, – прорычал охранник.

Эта задача – хлестать пленников, дабы посмотреть, не вышел ли их срок годности, – недавно была поручена Себастьяну в лагере, известном под немецким названием Koncentrationsläger Auschwitz[5]. В год после прибытия Себастьян выполнял много тяжёлых заданий, перебегая от одного места работы к другому (ходить пешком было запрещено), снимая шапочку и тупя взгляд каждый раз, когда к нему приближался офицер СС. Он работал весь день и получал всего одну порцию хлеба и тарелку дурно пахнущего супа, которые съедал ночью. Иногда охранники бросали в толпу