– Как ты? – спросил Марк и, не дожидаясь, что она ответит, продолжил: – Все обязательно будет хорошо. Это лишь недоразумение.

– Недоразумение, – эхом отозвалась она, доедая последний кусочек шоколадки.

Марк проследил за ее взглядом. София смотрела на Адама.

«Сучка», – подумал он.

Обругав Софию, Марк почувствовал себя лучше. При этом он осознал, что не так уж злится на нее, гораздо сильнее его раздражает Адам. Чувство было тревожащее, острое, будто что-то чешется, а дотянуться, чтобы почесать, нет возможности.

Между тем на реку опустилась ночь.

Безмолвная, непроглядная, дикая, опасная, как в джунглях Амазонки.

«Никто не знает, где мы, что с нами. Никто нас не отыщет», – пришло Марку на ум.

Он нашел руку Софии: хотелось человеческого тепла, показалось, что и их самих уже нет больше. Случилась катастрофа, авария, что-то плохое произошло, и теперь они все мертвы.

Мертвы, хотя не сознают этого! Попали в посмертие, в лимб – ждать Страшного суда. А может, это ад? Потому что вряд ли они в раю.

– Всем спокойной ночи, – прозвучало в темноте.

Голос Эдварда был громким, веселым, он еще и засмеялся, но это не ободрило. Наоборот, сильнее напугало.

София вздохнула и высвободила свою ладонь.

Марку показалось, он теперь совсем один. Навсегда.

Глава одиннадцатая. Сэм

Ночь прошла очень быстро. Чересчур. Сэм не думал, что сумеет заснуть, никогда не мог спать сидя, удивлялся, когда другие преспокойно уплывали в сон, сидя в кресле самолета или в машине.

Прогулочный катер не стал исключением. Сэм дремал, приготовившись мучиться долгие часы, но скоро небо над Дунаем стало светлеть, розоветь, а потом на небосклон выкатилось солнце. Черным-черно, когда собственной вытянутой руки не увидишь, было недолго. Неужели ночи такие короткие? Сэм попытался вспомнить, в котором часу в это время года встает солнце, но не смог.

«Стемнело вчера тоже ненормально, – подумал он, но запретил себе размышлять на эту тему. И без того проблем хватает.

Люди вокруг завозились, просыпаясь. Хотя спали, конечно, не все.

Тамара, прямая, как телеграфный столб, точно не смыкала глаз. Адам всю ночь просидел возле штурвала, охраняя сон пассажиров.

Не спал и Эдвард.

Сэм покосился на брата. Поежился. Стыдно признаться себе в этом, но его прямо морозило, когда он смотрел на мальчишку. Не покидало стойкое ощущение, что перед ним другой человек. И не потому, что Эд внезапно забросил телефон, с которым не мог расстаться ни на мгновение, и не потому, что заговорил. Сэм знал, что брат не немой, говорить умеет, просто почему-то делает это крайне редко.

Нет. Дело было в другом. Поразмыслив, Сэм пришел к выводу, что его тревожит (да что там – пугает не по-детски!) взгляд Эда, его манера держаться. Невозможно так сильно перемениться всего за несколько часов, но у Эдварда каким-то образом получилось.

Раньше он семенил, шел мелким шагом – может, чтобы не споткнуться и не полететь на землю, поскольку не отрывал взгляда от экрана телефона. Ноги Эд ставил косолапо, отчего казалось, что они у него заплетаются одна за другую. Плечи были ссутулены, голова опущена, движения – неуклюжие, неловкие, суетливые, будто его сдавило со всех сторон или он старается занимать как можно меньше места в пространстве.

Сейчас Эд высоко держит голову, а когда говорит, смотрит прямо в глаза. Плечи распрямились, стало видно, что Эд практически одного роста с Сэмом. Шаги широкие, тело расслаблено, к тому же на лице то и дело появляется улыбка, а ведь до этого Сэм вообще не видел, чтобы младший брат улыбался.

Младший брат… Не выглядит он теперь, не говорит, как подросток! То есть Эдвард, конечно, прежде молчал, поэтому оценить, сильно ли трансформировалась его речь, нельзя, но все равно, полагал Сэм, Эд вел себя и говорил не как робкий мальчишка. Построение фраз, интонации, как у взрослого человека.

Но совсем из ряда вон был смех.

Когда Эд вчера засмеялся в темноте неизвестно над чем, всем стало не по себе, не только Сэму. Но ему – хуже остальных, потому что другие не знали, что Эд никогда не смеялся прежде. Смех – холодный, высокий, безрадостный – заставил Сэма отодвинуться от брата.

«Это не он, его место занял кто-то злой, – подумал Сэм. – Как будто феи подменили».

Немедленно отругал себя: что за детский сад? Какие феи? Это Эд, и он все время был на глазах, никто его не подменял. Просто после того, как он взял шкатулку…

Шкатулка. С нее все началось. Но даже если и так, Сэм не жалел, что нашел ее. Это была чудная вещь – завораживающая, волшебная.

«Что со мной такое! Волшебство, феи!»

Сэм никому не сказал, но, стоило ему взять шкатулку в руки, как он ощутил покалывание, трепет во всем теле. Восторг, предвкушение, будто в детстве, когда выклянчиваешь у родителей игрушку или сладость, и они идут тебе навстречу, покупают. Разворачиваешь обертку, достаешь свое сокровище… Да, точно, именно этот детский восторг Сэм испытал, взяв шкатулку в руки!

Когда она не захотела открыться, ощутил обиду – лютую, жгучую. Но еще хуже стало, когда Сэм лишился находки, выпустил из рук: другие пассажиры начали лапать ее, пытаясь открыть, и Сэм едва не взвыл от досады и злости.

Стоило шкатулке вернуться, стало спокойнее, и с той поры Сэм то и дело проверял, на месте ли она, засовывал руку в рюкзак, гладил прохладный серебристый бок.

Если честно, такое поведение было ему несвойственно. Получается, не только Эд стал вести себя необычно. Родители то и дело пеняли Сэму, что он разбрасывается вещами, не бережет их, готов подарить что угодно первому встречному.

Жвачки, конфеты, машинки, авторучки, ластики, игрушки – все-все раздавал, дважды просить не надо. Понравилась другу футболка – носи на здоровье. Мороженого хочешь, а денег нет – Сэм купит. И во всем так.

– Простодыра, последние штаны готов отдать. А почему? Потому что цены ничему не знаешь, – сердилась мама.

Отец думал, что сын начнет самостоятельно зарабатывать, поймет, как нелегко достаются деньги (и то, что на них покупается), тогда и станет более бережливым, аккуратным, экономным.

Но Сэм считал, не в том дело, виной всему характер (может, и дурацкий), не держалось у него ничего в руках. Всегда он такой был, легко расставался с вещами. Сломалась игрушка – можно играть с чем-то другим; украли кошелек или зонт потерялся – значит, кому-то нужнее.

А вот со шкатулкой было иначе. В душе Сэма проснулось тяжелое собственническое чувство, когда обладаешь