– Да бог с тобой! – У Светланы даже горло перехватило, она схватилась рукой, пытаясь помочь себе.

Рената быстро накрыла ее руку своей:

– Ладно, ладно, я знаю: ты меня любой принимаешь. Это мне самой за себя стыдно.

«Вот за что я люблю ее, – промелькнуло в Светланиных мыслях. – Даже когда она ведет себя как последняя сволочь, то первой же себя сволочью и назовет. Но иногда ведь этого мало…»

Расслабившись, она медленно провела рукой по осеннего цвета волосам сестры. И опять память ловко выбросила, точно карту из колоды, отпечаток одного сентябрьского дня, который пришелся бы в тон. Ничего в нем не было особенного, в том дне, ждала возле школы Женьку с продленки, хотя случай сам по себе был исключительный, учитывая маниакальную материнскую ревнивость сестры. Потому и запомнился…

Ее слух и сейчас улавливал легкий хруст тополиных листьев, съежившихся крошечными лодочками, и щека снова теплела от скупой ласки низкого и будто топленого солнца. Те лиственные посудинки давно уплыли по реке, что дожидается каждого, целую жизнь строящего свою узкую пирогу[3] на одного, а как они шуршали по мертвому руслу, все еще помнилось. Но не пугало – ни тогда, ни сейчас. Кого всерьез печалит умирание листвы?

Сидя на скамейке с выломанной школьниками спинкой (подумалось страшное – для драки), Светлана читала тогда Торнтона Уайдлера и спорила с ним о непреодолимости данной человеку судьбы, а через неделю убили Петю, который той ночью никак не должен был находиться в церквушке, что взялся реставрировать. Что-то внезапно притянуло его, пришла идея, которую художник не имеет права упускать, и Петр поехал уже в сумерках, не подозревая, что те трое, чей след Светлана потом взяла, как гонимая тоской собака, тоже пробираются туда, привлеченные сиянием икон. И украли их, и продали, все удалось.

Только сперва им пришлось убить художника, который совсем не должен был находиться там той ночью…

Глава 10

Решительный голос сестры вернул ее в настоящее, вернее, в сегодняшнее. Настоящим как раз и был тот день – за неделю до…

– Но деньги я не отдам. – Рената выпрямилась. – Хоть режь ме…

Оборвав фразу, она по-собачьи наклонила голову:

– Это что? Ты стонала?

– Я?!

– Кто-то стонал. Или кричал? Как будто совсем рядом… Кот, ты, что ли?

Она легко присела: глаза у кота были закрыты.

– Он не заболел?

Провела рукой по теплой шерсти:

– Мурлычет. Но так отчетливо был слышен стон. Неужели ты ничего…

От страха у Ренаты всегда округлялись глаза. Она прислушалась, нервно кусая нижнюю губу, красивую, вызывающе пухлую, но не такую ливерную, как у сестры.

– У них? Но стены-то кирпичные, это ж как надо орать, чтоб мы тут услышали…

Выбросив руку, она стукнула над столом по плетеным из кубинской соломки панелям и вскрикнула, отшатнувшись, будто обожглась:

– О господи! Да она… Продавливается…

– Хочешь сказать… Там… ничего?

– Кирпичей точно нет, – прошептала Рената быстро и облизнулась, не заметив этого, – от внезапного страха пересохло во рту.

Сбросив кота, Светлана грузно метнулась к стене, ноги чуть не заплелись одна о другую, и принялась прощупывать, но везде руки находили твердое основание. И это лишь подтвердило, что отверстие, если оно действительно скрывалось за золотистыми переплетениями, было проделано кем-то сознательно.

Вернувшись к случайно обнаруженному ими полому месту, она осторожно поскребла одним пальцем, и за стеной чей-то голос отозвался на звук. Им не могло почудиться, слишком явственно это прозвучало.

– Там кто-то есть, – шепнула Рената и быстро прижала к лицу ладони, сложенные «лодочкой».

Светлана позвала одними губами:

– Пойдем отсюда.

Опустив руки, сестра выразительно поморщилась, нерешительность вызывала у нее презрение.

– Что значит – пойдем? А потом что? Не заходить больше на кухню?

– А ведь Огарок на днях скреб лапами именно это место! – сообразила Светлана. – Как будто показывал нам…

– Вот надо было… – Рената прервала себя. – Слушай, что делать-то? Идти к ним разбираться? А они еще и дверь могут не открыть. Они извращенцы какие-то, что ли? Подслушивают? Для этого и продали половину дома? О-о…

– Малыш, но здесь же не спальня, какие тут можно услышать интимные звуки?

– Да черт знает, что их заводит! Может, когда сковородка фырчит… Нет уж, я так не могу! Прямо сейчас все и выясним.

– Как? – Светлана снова осела на табурет. Не такой, какие были в их старой квартире, – грубые, жесткие чудовища. У этого было мягкое сиденье и покрытые лаком, изящные ножки.

– Как?

Огарок внезапно запрыгнул на стол, чего никогда себе не позволял. Машинально взглянув на него, Рената увидела большой нож, лежавший у лап кота.

Секундное замешательство, отголосок внутренней паники в глазах. Светлана заметила все это, но сестра не дала слабине пойти трещинами, расколоть свою решимость на неровные части, из которых потом еще пойди собери нечто цельное…

– Да вот так!

Схватив нож, Рената другой рукой нащупала пустоту за плетенкой и безжалостно вонзила острие.

– Пусто, – подтвердила она шепотом.

Светлана только кивнула. Возникло ощущение, будто они обе угодили в один из ее детективов. Ее взгляд уцепился за длинное лезвие, с трудом справляющееся с плотным плетением соломки, но она уже знала, что Рената справится.

И тут опять раздался этот звук, от которого кожа покрывалась ознобом… То ли стон, то ли сдавленный крик, очень тихий, будто человек был заперт в какой-то сундук… Воображение мгновенно нарисовало старый, обитый железом, с выцветшими фотоснимками – края узорчатые, теперь таких не делают, – на внутренней крышке.

– Или кляп во рту, – пробормотала она, не объясняя ход мыслей.

Но мысли Ренаты текли по тому же руслу, и, оглянувшись, она серьезно спросила:

– Думаешь? Может, там какая-нибудь мафия орудует – на той половине?

– А мы лезем им в лапы…

– Теперь уже поздно, – объявила Рената обреченно.

Хотя вовсе не было поздно, еще не дорезала до конца, и можно было вытащить нож, как-нибудь залатать циновку, сделать вид, будто они не слышали никаких стонов, и… И продать по-быстрому этот дом к чертовой матери!

Но сестру Светлана знала и не сомневалась, что та доведет начатое до конца, не оставит никакой неясности, не в ее это характере. Она уже не сомневалась, что увидит, когда Рената перережет последние сухие волоски. Ту самую черную дыру, которая хоть однажды встречается в жизни каждого, затягивает, сравнивает с пустотой. Кого-то выпускает…

«Нельзя сказать, что я не выбралась, – подумала она о той тьме, что стояла за Петиной смертью. – Где-то по плечи уже вылезла… Только солнце здесь оказалось другим…»

– Ну…

Громко выдохнув,