Когда подъехало такси, Люба предложила присесть на дорожку, но Ксюша фыркнула и покрутила у виска, а Эдик посмотрел на нее с усмешкой. Так что вышли из дома, проигнорировав традицию. На поезд из-за этого не опоздали, но плохая примета все же сбылась: дорога оказалась тяжелой.

Тяжелой, потому что дети всю дорогу доставали друг друга, будто ревновали. Началось все уже с распределения мест в купе. И Гаврик, и Ксюша претендовали на верхние полки. Однако Гаврику ночевать наверху Люба категорически запретила, опасаясь, что он оттуда упадет. Девочка же вместо того, чтобы молча порадоваться своему преимуществу, начала мальчишку дразнить «карапузом». Тот разревелся, уткнувшись носом в Любино плечо, а мать не решалась за него заступиться, боясь обострять конфликт с дочерью мужа-работодателя. Хорошо, что тот сам вмешался, сообщив, что Ксюша тоже будет спать внизу, так как верхние места – для взрослых, а она еще даже паспорт не получила. Впрочем, днем залезать на верхние полки детям позволили. Воспользовавшись разрешением, они забрались наверх и уткнулись в свои смартфоны. До обеда не конфликтовали.

Прикончив принесенный проводником ланч, Ксюша решила, что десерта ей не хватило, и пошла уточнять у проводника, где здесь взять что-нибудь вкусненькое. Вернулась с шоколадным батончиком и сообщила, что ей обещали принести мороженое.

Позавидовав девочке, Гаврик прошептал Любе, что тоже хочет батончик и мороженое. Шоколадную конфету она для него взяла, а мороженое заказывать не стала, напомнив, что от этого лакомства у Гаврилы почти всегда начинает болеть горло.

Уплетая эскимо, Ксюша так артистично подчеркивала степень своего наслаждения этим лакомством, что Гаврик устроил истерику, требуя купить эскимо и ему. Пока Люба пыталась успокоить сына, предлагая различные альтернативы холодному десерту, Ксюша приобрела еще два эскимо, и продолжила пиршество, демонстративно постанывая от удовольствия. Гаврик взвыл, точно раненый пес, и сердце Любы не выдержало: она дала сыну деньги и разрешила купить мороженое. Однако его ожидал облом: сходив в вагон-ресторан, проводник сообщил, что остался только пломбир в вафельном стаканчике, а эскимо закончилось. Гаврик набросился на мать, обвиняя во всем ее и требуя купить ему эскимо. Никакие аргументы на него не действовали.

Успокоил Гаврика снова Эдуард, взяв второе Ксюшино мороженое и протянув его мальчику.

– Это было мое мороженое! – возмутилась Ксюша.

– Тебе хватит, – сказал Эдуард.

– Ты… ты… – Ксюша побагровела, подыскивая слова. – Ты – плохой отец. Ты его любишь больше, чем меня. Как только он появился, тебе стало на меня наплевать! Потому что он мальчик, да? Потому что я девочка, да? Мама говорит, что ты хотел мальчика, а родилась я. Ты меня не хотел, ты его хотел! Ну почему я не родилась мальчишкой! – Ксюша вцепилась в свои волосы, стукнулась затылком о стену купе, резко откинув назад голову, потом согнулась и разрыдалась, пряча заплаканное лицо за сложенными ладошками.

Эдуард притянул дочку к себе, обняв за плечи. Он гладил ее по голове, что-то шептал на ухо и говорил, что любит ее по-прежнему. Ксюша немного успокоилась, но все же продолжала всхлипывать.

– Зря ты мальчиком хочешь стать, – неожиданно решил успокоить «сестричку» Гаврик. – Пацаном, знаешь как трудно быть? Девчонкам приходится место уступать, помогать им сумки носить, и сдачи им дать нельзя, когда они дерутся. А они знаешь как дерутся? Некоторые девчонки хуже пацанов!

Ксюша подняла голову и, поняв, что Гаврик не издевается над ней, а, наоборот, пытается утешить, расхохоталась. И Люба, а за ней и Эдуард подхватили этот веселый смех.

– Будешь мороженое? – протянул Гаврик свое эскимо Ксюше. – Я только половину съел.

– Да ешь уж, – махнула та рукой, – тоже мне рыцарь выискался малолетний.

– Мир? – предложил девочке Гаврик.

– Мир, – милостиво согласилась она и полезла на свою полку, к смартфону.

Ужин принесли рано, поэтому к вечеру Люба проголодалась, но стеснялась заявить об этом первой. Выручил Гаврик, попросив пирожок. Наконец-то провизия была извлечена на свет божий и разместилась на столе. Несмотря на то что остыли, пахли пирожки соблазнительно. Однако и Ксюша, и Эдуард от них отказались. Девочка, поморщившись, сказала, что не ест так поздно, тем более пирожки. Эдик отговорился тем, что у него от подобных кушаний бывает изжога. Так что на мучные изделия пришлось налегать Любе и Гаврику. Но и им съесть больше двух пирожков оказалось не под силу. Больше половины запасов оказалось нетронутым, пришлось их запаковывать обратно.

– Давайте выброшу, – предложила Ксюша, свесившись с полки, – а то воняют.

– Не воняют, а пахнут, причем аппетитно, – обиделась Люба. – И вообще, еду не выбрасывают.

– И что же теперь, травиться ею, что ли? – поддержал дочь Эдуард. – К завтрашнему дню все равно пропадут.

– Хорошо, выбрасывай, – пришлось сдаться Любе.

Тем, что пирожки почти никому не понадобились, она была огорчена. И обиделась на спутников. Как будто они нарочно отказались от второго ужина, чтобы доказать ей, что суетилась она напрасно. Хотя, надо признать, что стойкий дрожжевой аромат в купе, несмотря на кондиционер, держался долго.

Из-за расстройства Люба рано пожаловалась на усталость, и Эдуард, почему-то пойдя ей навстречу, объявил отбой уже в десять часов. Дети послушно улеглись на нижних полках, взрослые забрались на верхние.

Люба была в брюках, поэтому даже не стала укрываться, Эдуард же, несмотря на то, что тоже был одет, натянул пододеяльник чуть ли не до ушей. Он вообще, как показалось Любе, был мерзляком. «И в постели, наверное, такой же холодный», – почему-то подумала она засыпая.

Эдик в поездах почти никогда не спал. Полки казались ему слишком узкими и короткими, и ему почему-то всегда представлялось, что он сползет вниз вместе с матрасом. В юности подобные конфузы случались с ним часто. Сейчас поезда стали другими, и полки были сконструированы так, что предотвращали падение, но неосознанный страх остался. Да и характерный стук, сопровождающий движение поезда, не способствовал засыпанию.

Все уже отправились в царство Морфея, а Эдик все еще не спал. Он беззастенчиво рассматривал свою жену, спящую на соседней полке. Она, как ребенок, положила под щеку сложенные ладони, и мило улыбалась во сне. Распущенные волосы спадали на щеки и плечи мягкими волнами, и их хотелось погладить, выпрямляя пружинящие локоны. Эдику казалось, что он даже знает, какими они будут на ощупь. Воображение, которому мужчина ненадолго дал волю, спешило представить как можно больше. С прикосновения к шелковым прядям оно быстро перескочило на губы: мягкие, сочные. Он уже знал, какие они, когда их касаешься: продегустировал вчера на свадьбе. Но ему хотелось ощутить большее, распробовать их вкус, заставить их раздвигаться под напором его языка, отвечать на