начало. Есть тот, кто это паскудство начал.

— Адам, — усмехнулась Дина.

— Тогда уж Каин, он убил Авеля. Кто- то же виноват, черт возьми!

— Никто не виноват!

— Так не бывает, всегда кто- то виноват.

— Бывает, Константин. Я тоже раньше так думала, а бабушка моя сказала мне, что жизнь наша слишком сложна, чтобы в ней все так было просто и случается в ней так, что нет виновных. Я с ней спорила, считала, что виновных найти нетрудно, если искать, но, если подумать, виноваты все. Это в природе человеческой. Так мы, людишки, душонки подлые, устроены. Корчим из себя порядочных людей, а внутри прогнили как старый самовар, а из трубы — черный дым валит.

Константин не отвечал, обескураженно потирая подбородок.

— Чего молчишь?

— Смерть кругом, Ляка умерла, батю ее среди бела дня расстреляли. Страшно стало, реально жить расхочешь, как представишь…

— Тогда лови, вишенку на тортик: виноваты или нет, отвечать, все равно, придется. Каждому.

— Ты боишься, что попадешь в ад, сестренка?

— Глупо бояться неизбежного: для меня там место забронировано.

— Не говори так, кто его знает, вдруг он существует?

— Я знаю. Для каждого ад персональный. Хочешь, расскажу про свой.

— Валяй!

— Наказание, я думаю, будет строго соответствовать внутреннему содержанию человека, его мыслям. Потому для умных людей ад уготован пострашнее, чем глупым. Дураки попадут в рай, в них отсутствует главный грех человечества — гордыня! Правда, есть один тип людей, глупые, но при этом злые, им также рай не светит. Где- то слышала фразу, «гордыня ничтожных людей — всегда говорить о себе». Это про них.

Итак, мое личное чистилище выглядит следующим образом: моя душа бродит по мрачным местам, где лежат осколки разбитых надежд и несбывшейся мечты. Это кладбище, где похоронены мои надежды, могилки повсюду, а на плитах выбиты даты появления и крушения. Душа подлетает к каждой и снова страдает. Ад — страдание души, потому огонь и котлы с кипящим маслом ей не страшны. Как тебе картинка?

— Впечатляет, до печенок пробрало, — Константин потряс головой, будто сбрасывая наваждение, — а почему, мечта в единственном числе?

— Ишь, какой внимательный. Потому что надежда, это такая субстанция, как сказала Ляка, глупая. Она не имеет под собой разумного основания. Да, она может и чаще всего, так и происходит, может вытащить человека из пропасти. Но логики в ее основе нет, никакой. Так, мать ждет сына, когда ей сказали, что он убит и похоронен. Надежда дает ей силы жить. Надежда нужна человеку, это наше топливо на каждый день. Мы каждый божий день надеемся, что завтра будет лучше. А если надежда не оправдалась, она, образно говоря, умерла, тогда человек падает в пропасть более глубокую, чем та, в которой он находился прежде. Надежд много, а мечта одна. И вот она — как паровоз тащит нас к конечной цели. Разумеется, если цель имеется. Мечта придает смысл жизни. Она должна быть глобальной, не лично для себя, для пользы многих. Мелкая мечта не мечта, она быстро сбудется. А на великую мечту можно жизнь положить и не добиться ее. Выбор за человеком.

— Ну ты, завернула, Динка, я заслушался. Грустно стало, у меня мечты нет, а без нее жить нельзя, что ли?

— Почему, живи, не парься, так многие делают? Я ж сказала, выбор за тобой. Жить и радоваться, тоже неплохо, если получится.

— А что там за сумасшедший выход ты придумала?

— Хочу, чтобы пришел какой- нибудь Танос, щелкнул пальцами и уничтожил все человечество.

— Танос, а чего не Бог?

— А Он слишком верит в нас, людей, надеется и ждет, что опомнимся мы, начнем жить по- человечески. Да и трудно это, уничтожить свое творение.

— А в нас не стоит верить? — осторожно спросил Константин.

— Нет! Пока Он будет ждать, будут страдать дети! И только ему под силу, всю Вселенную одним щелчком разнести. Куда до него всяким Таносам? А среди нас есть такие, кто возомнил, что Его нет, это равносильно тому, что бестолковые дети отрекаются от родителей!

— И даже дьявол не может?

— Даже, — передразнила его Дина, — да твой дьявол ничего не может, только мелко пакостить. Он людей провоцирует, а с Богом договориться нельзя! Бог один, а дьявол многолик, по сути, это просто образ, на самом деле, это тысячи мелких сущностей, служащих Злу. И потом, как он может уничтожить то, что не создавал. Мог бы, давно б это сделал. Руки у него коротки. А вот в него нам легче поверить, ведь так, и многие верят и служат ему. Люди изображают Сатану с хвостом и рогами, а как выглядит Бог, никто не знает. Потому что Он понимает, это не важно. Важно, что Он хочет. А хочет Он счастья для своих Детей. И прекратите ставить на одну доску Бога — Творца всего сущего — и многочисленных слуг князя Тьмы.

— Зачем ты так, Дина? Не буду говорить за других, скажу за себя: я хочу творить добро.

— Да не надо творить это чертово добро, надо просто не делать зла! Не желать в мыслях и не делать руками!

После минутного молчания Константин спросил.

— А дядя Баглан, по- твоему, где сейчас?

— А ты, я смотрю, эксперта нашел. В аду, конечно, сидит, меня дожидается.

— Нельзя так, Дин, о мертвых. О них или хорошо, или ничего.

— Ничего, кроме правды! Вот как в древности говорили. А то получается можно жить как паскуда, а умрешь, и живые о тебе слова плохого не скажут. Удобно.

— Лякин батя покойный, нормальный же мужик был.

— А я не о нем, я о себе. Жить надо так, чтобы родным не стыдно было после смерти правду о тебе сказать!

Глава 17 Накануне казни

Грузная фигура мужчины, смутно намекавшая на успех у женщин в прошлом, да и сейчас блиставшая статью и мощью, застыла в ожидании у высокого забора, железными листами, ограничивающим территорию вокруг добротного дома.

Нурлан Хасенович Кайсаров, а это был он, вот уже сорок минут ждал Дину. Нет, она не опаздывала, просто он, в жгучем нетерпении, вышел из дома пораньше, не желая терять ни минуты драгоценного времени. От долгого всматривания в глубь, исчезающей в сгущающих сумерках, дороги, глаза заволокло пленкой, потому он признал в девушке, звонко огласившей всю округу приветствием, родную племянницу, лишь, когда она оказалась на расстоянии пяти метров.

— Все ли живы- здоровы? Как твой приемный сынок?

— Спасибо, аға. Только вы и бабушка считаете Мальчика моим сыном.

— А как же, родная, вы вдвоем,