Йене уже спал или, быть может, делал вид, что заснул. Лаци быстро разделся и, нырнув в постель, стал смотреть на луну, на призрачные тени от вещей и предметов. Лаци понимал, что начиная с завтрашнего дня вся его жизнь пойдет по-другому, завтра он будет уже бойцом, а не беглецом, который всего боится, от всего прячется. Он сможет бороться, сможет защитить себя.

«…Уж если драться, то драться как следует, вцепившись противнику в горло…» — эта мысль не оставляла Лаци. Он улыбнулся. Никакого страха он не чувствовал, потому что его ждала новая жизнь, к которой он так стремился.

Зато у Магды, когда она осталась одна, появилось чувство страха. До дома осталось всего-навсего несколько сот метров, а путь казался ей все еще долгим. Пошел двенадцатый час, а ровно в девять в городе начинался комендантский час. Девушка невольно подумала о том, что ей нужно было идти вместе с тетушкой Мартин и ее сыном. Не было никакого смысла оставаться с Лаци. Франци Бордаш как-то сказал на семинаре про нее: «Единственной отрицательной чертой Магды Ач является то, что она очень чувствительна, часто ее чувства, а порой и поступки рождаются под влиянием ее сентиментальности. Это большой недостаток, характерный для мелкобуржуазных представителей революции. Мы же, коммунисты, отличаемся тем, что следуем только здравому смыслу, рациональности…» Магда тогда начала энергично протестовать, говоря, что нет никакой беды в том, если у человека доброе сердце и если помимо разума он не лишен еще и человеческой теплоты…

И вот теперь она рисковала, чтобы побыть немного с Лаци… Разумеется, это было неразумно, и в следующий раз она такого не сделает…

Она никогда не говорила Лаци, что путь ее опасен и до девяти часов. Сначала нужно идти по длинной безлюдной улице в полной темноте. Из подворотен на тебя то и дело бросаются собаки, завывают они так, что на лбу холодный пот выступает. А уж если кто схватит ее — кричи не кричи, все равно никто не услышит и не придет на помощь… А потом нужно идти лугом, по узенькой извилистой тропинке. Вокруг ни деревца, ни кустика. Лишь на озере разгуливают цапли, издавая странные, пугающие звуки. Затем нужно обойти озеро, прыгать по острым камням, где, того и гляди, угодишь по колено в ледяную воду. И снова по улице. А придешь домой — родные сидят голодные, злые… Отец и мать на ладан дышат. Утром едят картофельный суп, в обед — фасолевый, а на ужин — пустые галушки без грамма жира. И так уже не одну неделю. Свою часть Магда часто оставляет для Лаци. В этом доме Лаци считают за своего, за родного, хотя и не говорят о нем, и потому даже жадная Эржи никогда и слова не скажет, если увидит, что что-то откладывают для Лаци. Уже давным-давно Лаци не дразнят Лацикой с птичьей головой, более того… Когда осенью Лаци заходил к ним в дом, Эржи с любопытством разглядывала парня, а когда он заговаривал с ней, она всегда краснела. Магда с удивлением смотрела на сестру и в душе даже злилась на нее.

Но где теперь та осень?..

Мать разливает суп по тарелкам. Магда не ест, а только смотрит на остальных. Уж лучше она поест вместе с Лаци, когда принесет ему вечером еду. Вдвоем как-то веселее, да и Лаци ест с большим аппетитом. Но когда она принесет Лаци еду, скажет, что поужинала дома.

Вот и луг. Высоко в небе гудит самолет, только на этот раз за ним не гоняются лучи прожекторов и по нему не стреляют зенитки. Где-то недалеко справа железнодорожное полотно, по шпалам которого они часто расхаживали с Лаци, любуясь летним закатом. А сейчас за железной дорогой — русские солдаты. Тарелки стучат в сумке Магды. Может быть, даже одна из них разбилась, но девушка не останавливается, а, напротив, прибавляет шагу, чтобы поскорее миновать этот страшный луг. Летом здесь колосится пшеница. Однажды вечером они забрели сюда с Лаци, зашли в пшеницу. Стрекотали кузнечики.

Когда-то здесь снова будет колоситься пшеница? Только бы, поскорее миновать этот луг…

Вот где-то здесь была небольшая канава, глубиной о метр. Магда влетела в нее, ноги по щиколотку увязли в липкой грязи. Она с трудом выбралась на берег.

Магда вдруг вспомнила, как, стоя с Лаци у калитки, она испугалась. Тогда ей показалось, что она явно слышала чей-то разговор, хотя знала, что это всего-навсего была галлюцинация.

Теперь осталось пройти улицу.

И вдруг перед Магдой, словно из-под земли, выросли фигуры трех солдат. На груди у среднего на цепочке висела фосфоресцирующая таблица, какие обычно носят полевые жандармы, на шапке развевались петушиные перья.

Сначала Магда остолбенела и не могла даже сдвинуться с места. Постепенно она взяла себя в руки.

«Может, они видели, как я вылезала из канавы?» — подумала девушка.

— Следуйте за нами, — приказал жандарм. — Если попытаетесь бежать, будем стрелять без предупреждения.

— Но… ведь я живу на соседней улице. Родные ждут меня…

— В девять часов начался комендантский час.

— Я была у больной тети…

— Не болтай попусту… пошли!

Магде ничего не оставалось делать, как следовать за жандармом. Она понимала, что бегство — равносильно самоубийству, а объяснения все равно ничего не дадут. На миг в голове пронеслась мысль, что, может быть, ее здесь специально поджидали. Может быть, провалился кто-то из группы Хамоша, а может, жандармы уже побывали у них на квартире и вот теперь поджидали ее здесь.

«Но куда они меня ведут? В здание суда? А что, если казнят, а на грудь повесят табличку с надписью: «Так будет с каждым предателем!» А быть может, я случайно налетела на патруль, и меня задержали за нарушение комендантского часа?»

Вдруг Магда вспомнила, что у нее носки Лаци. Она взяла их постирать. Эти носки могут выдать ее. Нужно как-то выбросить их. Магда незаметно пошарила в корзине и выбросила носки на землю.

— Барышня, вы что-то уронили, — сказал вдруг солдат, шедший сзади. Подняв носки, он отдал их Магде.

Вскоре Магда поняла, что ее вели на другой конец города, где было новое кладбище. Дома стали попадаться все реже и реже. Пошли огородные участки. В воротах каждого дома стояли сторожа. Чувствовалась близость фронта.

Вот позади остался последний дом. Солдаты ввели Магду в землянку с бревенчатым перекрытием.

— Входите! — приказал девушке жандарм.

Воздух в землянке, освещенной керосиновой лампой, был тяжелый. В углу виднелась раскаленная