Шрифт:
Закладка:
Только бы поскорее кончилась эта распроклятая война. Кто бы мог подумать, что она продлится так долго. Кто знает, как долго русские, полностью окружившие город, будут ждать. Как бы там ни было, но долго так продолжаться не может.
Взяв ведро с углем, старик пошел в дом. Однако, дойдя до двери, остановился и прислушался.
Кругом по-прежнему было тихо. Вот уж дня три-четыре в окрестностях не слышно никакой стрельбы, а шум боя доносился лишь издалека, со стороны Пилиша. Позавчера все вышли из бомбоубежища: надоело, как слепым кротам, сидеть в подвалах. Помылись. Жена Мартина сварила обед. Оба с облегчением вздохнули.
Пес во дворе с жадностью поедал хлебные корки и остатки супа. Он весело помахивал хвостом и добродушно пофыркивал, показывая свое хорошее расположение.
Мартин мысленно перебрал события последних лет, которые принесли много страха и страданий.
Вот и русские уже стоят, можно сказать, у ворот. Прошли немалый путь от Сталинграда до Дуная… Раз фронт рядом, значит, для нас война закончилась. Быть такого не может, чтобы нашлась сила, которая сможет отогнать русских обратно… Такого не может быть…
Самое тяжелое уже позади. Еще самая малость — и все плохое останется позади…
Нужно все это пережить. Нужно.
— Прожить эти несколько дней, а уж там… — Мартин вздохнул.
И в тот же миг раздался такой грохот, что у Мартина даже уши заложило. В окнах жалобно зазвенели стекла, с крыши свалилось несколько черепиц, а пес во дворе от страха распластался на земле. Вслед за первым взрывом последовали другие. Вздрогнули провода, и с них посыпался снег. И тут же застрочил пулемет, да так громко, словно стреляли на соседнем дворе.
Мартин побледнел и рывком открыл дверь.
— Мать! Мать! Да идите вы скорее, разве не слышите, как стреляют? А где Пишти?!
— Пошли быстрее, сынок! Сними кастрюлю с печи да залей огонь водой… — Тетушка Мартин схватила хлеб и кастрюлю с вареной картошкой, Пишти заливал огонь в печи, и только старый Мартин стоял как изваяние.
— Здесь сдохнем, если… Бомбы сыплются, как…
— Это из пушек стреляют, папа, а не бомбы, — объяснил деловито Пишти. — От бомбы никуда не спрячешься… У нас разве убежище…
— А ну заткнись, а то как дам по губам!.. — прикрикнул старик, но сам и пальцем не пошевельнул.
Из дома Мартин вышел последним, предварительно раскрыв в доме все окна и двери, чтобы их не разбило воздушной волной.
Пишти во дворе дожидался отца. Они вместе побежали в подвал соседа Абеля, оглушенные взрывами ручных гранат и шумом стрельбы.
Мартину казалось, что он, как раньше, лежит в окопе, где-то на заснеженном поле Галиции, где жизнь висела на волоске и где после очередного взрыва веселый друг-сосед в мгновение превращался в кровавый кусок мяса.
Мартину вдруг стало страшно от сознания того, что сейчас и с ним может случиться такое.
В последние дни война подошла к ним совсем близко, и жители уже как-то привыкли к опасности. Женщины как ни в чем не бывало ходили в очереди, мало обращая внимания на стрельбу. Потом на несколько дней наступила полная тишина. Все вдруг стали верить, что мир не за горами. Многие полагали, что фронт перекатился через них, а за линией фронта нет тебе уже ни артиллерийской канонады, ни воздушных тревог… Один лишь покой да тихая мирная жизнь…
— Черт бы все это побрал! Этак и околеть недолго!.. — ругался старый Мартин.
— Как стреляют! — выговорил на бегу Пишти.
Дядюшка Мартин сначала было рассердился на сына, но через мгновение все зло прошло.
— Стреляют!.. — согласился он.
В подвале было тихо и спокойно. Прошло каких-нибудь четверть часа — и снаружи все стихло. Мужчины вылезли во двор и стали прислушиваться к далеким редким выстрелам, которые, казалось, доносились откуда-то с неба, из-за туч.
Перед самым домом Абеля хромой дядюшка Кокаш объяснял окружившим его людям:
— Проехало четыре танка. Я видел их собственными глазами. Один из них был подбит у меня на глазах. Я как раз вылез из подвала. Сил уже моих не было сидеть там. Пошел я за кукурузой, есть у меня еще несколько курочек…
— Заберут русские твоих курочек, — перебила старика толстая, как тумба, тетушка Юнг.
— Ничего они не заберут, — сказал Мартин. — Нужны им куры господина Кокаша… Какая ерунда!
— Я своих всех давно порезала да съела.
— Жирные, наверное, были куры, — пробормотал Мартин.
— Если русские придут, я сам порубаю своих курей и отдам им! — не унимался Кокаш. — Пусть только приходят, я им такое жаркое сготовлю! Мне для них ничего не жалко…
— А они тебя отблагодарят за это… Возьмут и уведут в Сибирь… — шипела тетушка Юнг.
— Это с моей-то деревянной ногой! — Дядюшка Кокаш усмехнулся.
— А им все равно, безногий ты или нет. Женщин они всех изнасилуют… Я слышала, говорили, что насилуют целой ротой…
— Тогда чего же ты, кума, до сих пор туда не побежала? — спросил Мартин болтливую соседку. Его уже начала раздражать эта глупая толстая женщина. — Может, и тебя пропустят через такую роту… Им только тебя и не хватает…
— А вы слышали, что произошло в конце улицы? — перебил Мартина Ижак. — Говорю вам, там один танк подбили, а четыре остальных повернули и уехали. Потом из разбитого танка вылез солдат. Бедняжка, наверное, один в живых остался…
— Ну и что с ним стало?
— Что стало?.. Лежит возле танка да стонет…
— Ну а ты?.. — не выдержал Мартин. — Может, он еще живой…
— А что я один мог сделать?.. Смел ли я?.. Кто на такое отважится… Вражеский солдат все-таки… не свой.
— Черт бы вас побрал! Дали бы бедняге воды или еще чего-нибудь! — нервно выкрикнул Мартин. — Так чего же мы тут стоим как истуканы? Пошли, люди!..
Советский солдат был молод. Он лежал лицом вниз. Дядюшка Мартин осторожно перевернул его на спину: гимнастерка в крови, лицо выпачкано грязью и копотью. Солдат был без сознания. Люди недоуменно переглядывались, не зная, что делать.
— Ну что вы уставились, черти! Солдат как солдат! Несите быстрее воды! — закричал Мартин.
— Кокаш уже несет, — проговорил Ижак.
— Если в живот ранен, воду давать ему нельзя! — с тревогой в голосе проговорила: тетушка Юнг.
— Откуда тебе известно, что он ранен в живот! — прикрикнул Мартин на тетушку Юнг, но ремень раненому все же расстегнул. На животе никаких следов ранения не было. Рана была в груди.
— Поблизости и врача-то нет, — сказал Ижак. —
