Каждый раз, когда кто-нибудь из членов группы собирался на улицу, Франци тщательно осматривал товарища. Иногда делал такие замечания:

— Последняя пуговица на шинели у вас вот-вот оторвется, господин унтер-офицер! На шинели, я сказал! И подкладка на погоне отпоролась. Вы похожи на цыгана, а не на солдата! Марш обратно! Если такое повторится еще раз, не выпущу!..

Провинившийся хохотал, но тут же шел пришивать пуговицу и приводить в порядок погоны.

Лаци во всем старался походить на Бордаша, который был одним из опытнейших бойцов группы. На него всегда и во всем можно было положиться.

Однажды вечером, когда небо затянули темные тучи, ребята вышли из своего убежища и пошли в сторону Кишпешта. Вдруг по дороге проехала грузовая машина и остановилась у одного из домов. Франци схватил Лаци за руку и потащил за угол дома. Из машины выскочили двое мужчин. Разговаривали они по-немецки. Оба вошли в дом.

— Не думаю, чтобы здесь был какой-нибудь штаб: тогда у ворот стоял бы часовой. Эти вояки наверняка пришли к своим возлюбленным, — заметил Франци.

Ребята обошли машину, заглянули в крытый тентом кузов: никого.

— Заляжем в противоположном кювете и бросим в мотор две гранаты. А когда гитлеровцы выйдут из дома, пристрелим обоих! — распорядился Франци.

На деле же все произошло совсем не так, как мыслил Франци. От взрыва гранат машина загорелась, но немцы из дома и носа не показали. Лаци слышал, как в соседнем доме кто-то гремел засовом, слышал, как кто-то разговаривал.

— Бежим, а то как бы нам не влипнуть в какую-нибудь историю, — прошептал Лаци другу. — Мне послышалось, что сюда уже бегут.

— Подожди ты, — Франци махнул рукой.

Пламя, охватившее машину, хорошо освещало улицу, поэтому подойти к машине незамеченным было нельзя. Вдруг Лаци заметил сбоку от ворот голову одного из гитлеровцев. Лаци и Франци лежали в кювете, и их не было видно.

«Хитрые, собаки, — подумал Лаци. — Выползли из дома по-пластунски».

Лаци прицелился из своего револьвера в гитлеровца, но Франци не дал ему стрелять.

Через несколько минут немцы, уверенные в том, что поджигатели давно сбежали, встали в полный рост и, держа автоматы наготове, приблизились к машине. Один из гитлеровцев что-то сказал другому, но тот в ответ только махнул рукой.

— Огонь! — скомандовал Франци.

Оба сделали по четыре-пять выстрелов. Один из гитлеровцев неестественно подпрыгнул и рухнул на землю, а другой сделал несколько шагов и тоже упал.

Ребята вскочили и, как угорелые, помчались прочь. Перепрыгнули через какой-то забор и очутились на соседней улице.

Когда они проходили возле одного из домов, их окликнул мужской голос:

— Кто там ходит?

Дух они перевели только через две улицы.

— Ну а теперь давай отряхнем друг друга, а то мы, как черти, все в пыли, — сказал Франци.

И только позже, когда друзья оказались в полной безопасности, Лаци подумал о том, что, если бы они бросились бежать, как он предлагал Франци, гитлеровцы без труда перестреляли бы их из автоматов.

В последние дни Лаци часто думал о том, как хорошо сложилась его судьба: он наконец делает то, к чему стремился уже несколько месяцев. В то же время он задавал себе вопрос: хватит ли у него мужества перенести все трудности борьбы. Опасность провала, возможность попасть под пулю или под суд военного трибунала существовали и теперь. Весь романтический налет, которым раньше в мечтаниях была покрыта борьба с фашистами, слетел, и теперь борьба предстала перед ним во всей строгости.

Лаци на всю жизнь запомнил свою первую вооруженную акцию.

На улице Левендула жил один нилашист, по фамилии Грос, которую он сменил на Капувари, чтобы она звучала более по-венгерски. Этот самый нилашист еще в марте арестовал заместителя председателя профсоюза Мате, который с тех пор словно в воду канул. Он же помог арестовать и Олаха, который дезертировал из армии и пришел на одну-единственную ночь домой, чтобы провести ее с женой. Олаха взяли прямо с постели, и Капувари лично расстрелял его.

Однажды вечером, когда стало совсем темно, ребята решили «навестить» нилашиста, чтобы рассчитаться с ним. Шаньо Кертес остался сторожить перед домом, нацепив на рукав нилашистскую повязку. Звонить у калитки не пришлось, потому что она была не заперта. Шаньо подошел к кухонной двери и постучал, а когда ее открыли, вошел в кухню и закрыл за собой дверь. Лаци и Франци остались за углом дома.

Погода в тот вечер была сырая. Скупой лунный свет с трудом пробивался сквозь густую пелену облаков. В саду пахло прелыми листьями. Время от времени с голых кустов срывались крупные капли. Лаци внимательно прислушивался к звукам, доносившимся из дома. Там разговаривали, но разобрать слова было невозможно.

«И чего он тянет, черт бы его побрал! А может, нилашист дома не один? Тогда…» В голову Лаци приходили самые невероятные мысли, но он молчал, боясь, что, если он заговорит с Франци, у него застучат зубы, а потом товарищи будут подсмеиваться над ним.

Через минуту Лаци с трудом выговорил:

— И чего только мы теряем время… — прошептал он, но так тихо, что Франци ничего не разобрал.

— Чего ты там бормочешь?

В этот момент открылась кухонная дверь. Первым вышел Шаньо, за ним шел какой-то высокий мужчина.

— Только поскорее возвращайся домой. И будь поосторожнее!.. — крикнула вдогонку мужу женщина.

— Хорошо… хорошо… — недовольно пробормотал Капувари (а это был он). — Закрывай-ка лучше дверь, а то квартиру выстудишь.

Оба направились к калитке. Вдруг резким прыжком Шаньо отпрыгнул в сторону, осветив карманным фонариком опешившего нилашиста.

В этот миг Лаци и узнал нилашиста. Когда-то он жил на их улице. Работал он тогда на бойне мясником, и Лаци, каждый раз встречая его, удивлялся, как такой слабый на вид человек может разделывать огромные мясные туши. Капувари был в хороших отношениях с отцом Лаци: они частенько разговаривали, курили трубки. Во время таких бесед оба ругали мастеров. У Капувари был приятный голос, и Лаци нравилось слушать их разговоры, так как он узнавал из них много любопытного о немцах, о технике. Внешне Капувари вел себя так, как обычно вели себя социалисты.

Но в один прекрасный день Капувари куда-то переехал, куда именно — этого не знал и старый Мартин. И только через год совершенно случайно Мартин встретился с Капувари. На нем была черная нилашистская форма.

— За нами будущее, господин Мартин, наконец-то мы отвоевали у евреев свои права, — сказал Капувари.

Старик Мартин со злости сплюнул.

Лаци и не думал, что