Шрифт:
Закладка:
Я быстро откинулась на спинку стула — не хватало еще, чтобы он меня заметил, хотя это вряд ли. Секунду я была в сомнениях: не обозналась ли? Я прекрасно помнила, как Адриан рассказывал, что он адвокат, «один из лучших в стране», и все-таки его появление тут — что-то из области фантастики. Я опять посмотрела вниз, на глянцевитую прическу, уложенную с таким же тщанием, как и для той вечеринки. С одной стороны, мужчина в мантии никак не соединялся с мужчиной, которого я встретила тем вечером, а с другой стороны, несомненно, это было одно лицо — и вовсе не лицо, а обстоятельства делали его присутствие здесь абсолютно непостижимым. Сам-то он не изменился: те же нелепые движения, рука, вскинутая к волосам, те же тщательно отработанные властные манеры.
И тем не менее в нашей обстановке все это таинственным образом обретало вес, помощники адвокатов и другие судейские знай себе кивали в ответ на показное всплескивание его рук без тени иронии или зубоскальства. Когда Адриан сказал мне, что Кеес — адвокат, я представила, как он защищает белых воротничков, попавшихся на налоговых махинациях и должностных злоупотреблениях, ведь он с виду такой мелкий человечек. Ну ладно, он мог бы защищать убийц или грабителей, например тех, что напали на Антона де Рейка, — то есть работать с более серьезными преступлениями, которые сами по себе выходят из ряда вон, даже если их совершают обычные люди.
Но чтобы Кеес выступал адвокатом на процессах такого уровня, защищал преступников, которые войдут в историю, чтобы он взял и объявился в этом судебном зале — это уж полный абсурд, Кеесу, по-моему, элементарно мозгов недоставало для таких материй, не говоря уж о собранности — здесь нужно грамотно аргументировать. Нет, я не к тому, что нельзя быть пустышкой и пройдохой и в то же время блистательным юристом или политиком — на свете много мужчин и женщин с солидной общественной репутацией и достойной порицания частной жизнью, — я о том, что мне непонятно, как люди в Суде могут воспринимать его всерьез, это просто невероятно: они ему доверяют, да еще в самых ответственных делах, а ведь он персонаж самой что ни на есть шаткой конструкции.
Однако, наблюдая за происходящим внизу, я сама могла убедиться: Кеес отнюдь не последний в своей команде, он выдает указания, и его слушают внимательно, даже с воодушевлением, все вокруг как будто жадно ловят его слова, его явно не просто уважают — им восхищаются, его боятся. Обвинение на другом конце зала меряет его тревожными взглядами, наверняка всем известно, какой он безжалостный и коварный, и, кстати, надо полагать, поэтому Адриан приветствовал его так сдержанно — из-за его профессиональной лживости.
А странно, подумала я, Адриан даже не упомянул, что квалификация Кееса теоретически предполагает его появление в Суде, хотя, в сущности, понятно: Адриан тогда почти ничего не знал о моей работе и плохо представлял себе ту мою жизнь, где он отсутствовал. А вот Кеесу моя профессиональная рутина была как раз знакома; случись мне тогда на вечеринке обмолвиться, что я работаю в Суде, возможно, у нас бы сложился совершенно иной диалог, Кеес показался бы мне человеком умным и сведущим, глубоко познавшим тот мир, куда я только начинала входить. Тогда, наверное, я была бы более открыта для его предложений, взяла бы у него номер телефона и уехала бы вместе с ним, а не с Адрианом.
Выходит, наши личности чрезвычайно изменчивы, а с ними и все течение нашей жизни — какая неудобная мысль. Я разглядывала Кееса через стекло кабинки, и альтернативная версия событий обозначалась все резче, заполняя пространство между ним и мной. Внезапно Кеес выпрямился и повернулся к боковой двери зала, по его лицу расползся широкий волчий оскал, который я по-мнила по вечеринке. Кеес приветственно распростер руки; изогнув шею, я увидела, что входит бывший президент. Он выглядел хорошо выспавшимся и ухоженным, на нем был темно-синий костюм, похожий на тот с фотографии, из его президентских времен. И где он ухитрился его раздобыть, адвокаты, что ли, расстарались, нашли готовый, или пришлось вызывать портного в следственный изолятор посреди ночи, как недавно вызывали меня. Президент вел себя спокойно, даже устало, он точно чувствовал, как вся энергия Суда потоком устремилась к нему, в черную дыру его персоны.
Кеес так и стоял перед ним, раскрыв объятия, и уже начал понемногу сникать, бывший президент держал его в зависшем состоянии. На лице Кееса мелькнула растерянность, и мне вдруг стало его жалко. Бывший президент кивнул — формально, отстраненно. В ответ Кеес выдал-таки свой фирменный натиск и заключил президента в восторженные объятия, как старого друга. Президент выдержал этот приступ нежности. Кеес, взбодрившись, провел его на место, держа руку на его плече. Он нарочно выпячивал физический контакт, и я подумала, что, помимо его обычного самолюбования, тут есть кое-что еще, расчет на то, чтобы все вокруг увидели: обвиняемый — обычный человек, как и все, он вполне способен жить в гражданском обществе, у него есть друзья и семья, и нам вовсе не нужно прятаться от него.
Он словно говорил: вот я не боюсь. Может, в этом и была вся суть. Кеес, конечно, чудной, но совершенно заурядный человек с предрассудками и домыслами заурядного человека. Однако если Кеес и впрямь ни капли не боялся бывшего президента — с его-то списком преступлений, в которых его сейчас обвиняли, — тогда Кеес в самом деле необычный, он то ли запредельно храбр, то ли подвержен когнитивному диссонансу. Бывший президент между тем кивал и кивал, а Кеес все говорил — прямо какое-то словесное недержание. Что, интересно, он излагает — какие-то технические детали? В действительности неважно, что он говорит, это все пантомима, театр, и Кеес посредством своего маленького шоу легализует обвиняемого в глазах Суда и видеокамер, в глазах всего мира.
Вот он, новый адвокат, тихим голосом произнесла Амина. Внизу бывший президент внезапно вскинул руки: мол, хватит уже, довольно. Кеес отступил. Ясно: его отослали. Кеес служил бывшему президенту, как и огромное количество людей, что служили ему прежде. А теперь этот круг сузился до нескольких человек, включая Кееса, сгрудившихся
