какое-то строение у дороги. Автобус не сделал тут остановки, я только мимоходом увидела из окна стену и контур изолятора — обычное здание, каких много в окружающих нас пейзажах, мы редко замечаем такие дома и никогда не знаем их предназначения. Вокруг нас есть тюрьмы и похуже, скажем, в Нью-Йорке есть секретная тюрьма над многолюдным фудкортом: окна с затемнением, помещения со звукоизоляцией, так что вопли никогда не достигают слуха тех, кто обедает внизу. Там люди жуют сэндвичи, потягивают капучино и понятия не имеют, что творится у них прямо над головой, понятия не имеют, в каком мире они живут.

Никто из нас не способен по-настоящему видеть мир, в котором мы живем, — мир, вмещающий в себя противоречие между чем-то обыденным (приземистая стена следственного изолятора, автобус, который идет своим обычным маршрутом) и чем-то ненормальным (камера и человек в камере), мы видим этот мир лишь иногда, мельком, чтобы снова не увидеть его, может быть, никогда. На удивление легко позабыть то, чему мы стали свидетелями, ужасающий образ или голос, произносящий непроизносимое, чтобы жить в этом мире, мы должны забывать, и мы забываем, мы все время живем в состоянии «я знаю, но я не знаю».

Вот потому я посмотрела на следственный изолятор при свете, а потом, спустя несколько мгновений, вылезла из автобуса, вошла в здание Суда, поздоровалась с охраной — как всегда, будто ничего не изменилось. Легко было скользнуть в скопление фигур, движущихся через пропускные пункты, прикладывающих бейджики и проходящих через металлические рамки, легко пересечь внутренний двор и очутиться в самом здании.

Уже у входа я заметила Амину, она махала мне руками, я еще была далеко, а ей определенно не терпелось что-то сообщить, и, едва я очутилась в пределах слышимости, она с ходу выпалила: тебя переводят в Первую палату. Я удивленно моргнула. Ты меня заменишь, когда я уйду в декрет. Амина взяла меня за руку и легонько сжала. Я спросила: это же как бы хорошо, да? Да, закивала она, очень хороший знак, и я сжала ее руку в ответ. Идем, сказала она. И мы вместе вошли в Суд.

8

В лифте Амина прислонилась к стене, чтобы отдышаться. Одышка у нее теперь случалась постоянно: малыш с силой давил на легкие. Скоро мама приезжает из Сенегала, сообщила Амина, я через несколько недель уйду в декрет. Мы вышли из лифта и зашагали к кабинке, по пути Амина спросила меня, знакома ли я с делом, и я кивнула: подробности были в Суде хорошо известны. Процесс длился несколько месяцев, очень громкий процесс, первый случай, когда перед Судом предстал бывший глава государства, и слушание наделало немало шума в прессе разных стран.

И вдобавок еще протестующие, которые вот уже несколько месяцев собирались возле здания Суда, чтобы поддержать обвиняемого, раздавали эти свои флаеры, стояли с транспарантами. Пока мы усаживались, Амина объяснила мне, что я буду неделю работать с ней в кабинке, чтобы вникнуть в курс дела. Она вручила мне папку. Там вникать-то не во что, заверила она, язык, прямо скажем, пока нехитрый. Она кивнула на папку, лежавшую передо мной на столе, и я раскрыла ее. Согласно обстоятельствам дела, события развивались стремительно, все происходило в относительно короткий период времени — четыре-пять месяцев, — сразу после выборов с оспоренными результатами. Национальная избирательная комиссия и внешние наблюдатели признали победу оппозиции. Обвиняемый передавать власть отказался, хотя по конституции президентское правление ограничивалось десятью годами, а он свои десять лет отпрезидентствовал. Тогда обвиняемый принялся творчески перерабатывать итоги выборов, обнулил результаты голосования в тех округах, где его оппонент добился успеха, приказал армии закрыть границы и запретил все зарубежные медиа.

Потом обвиняемый — я начала просматривать материалы более бегло, поглядывая на должностных лиц, которые входили в зал, заседание вот-вот начнется, — сколотил армию из наемников и приступил к этническим чисткам с карательными отрядами и массовыми захоронениями. ООН отправила контингент миротворцев, Африканский союз потребовал, чтобы обвиняемый сложил с себя властные полномочия, но тот упорствовал. Оппонент отвечал ему тем же, как следствие — гражданская война. В конце концов ООН усилила свое вмешательство, а потом Франция нанесла воздушные удары — после чего силам оппозиции удалось захватить обвиняемого и поместить под домашний арест. Это случилось месяцев через пять после выборов. Если бы не миротворцы, обвиняемого казнили бы, но ООН весьма настойчиво потребовала, чтобы он предстал перед международным судом, — вот он и предстал и который год ждет вынесения приговора.

Я закрыла досье и отложила в сторону. Под материалами обнаружилось большое фото бывшего президента. Он смотрел вдаль, одна рука поднята, рот открыт — как будто произносит речь. За ним виднелись смазанные фигуры людей — не четкие силуэты, а цветовые пятна, должно быть, это его выступление на митинге перед самыми выборами. На бывшем президенте были дорогой костюм и галстук, даже снимок передавал непреклонность во всем его теле — от переполнявшей его энергии, от напряжения. На заднем плане маячили транспаранты и флаги.

Амина показала мне на галерею для публики, которая тоже размещалась на антресолях, впритык к кабинкам переводчиков. Там, на галерее, было довольно много зрителей. Приверженцы бывшего президента, пояснила Амина. Во втором ряду я различила человека, который вручил мне флаер перед входом в Суд. Он беседовал с несколькими единомышленниками, лицо у него было такое же беззащитное, как и при нашей встрече, податливая мешанина эмоций, и я вспомнила, чтὀ сказал бывший президент своим сторонникам, поднимаясь на борт самолета, которому предстояло лететь в Гаагу. «Не плачьте, мужайтесь» — слоган впоследствии разукрасил газетные заголовки, и наверняка именно эти слова шепчут друг другу зрители на галерее.

Сегодня будет пресса, продолжала Амина, и намечается новый адвокат, причем какой-то именитый. Она кивком указала на группу, занявшую сектор на галерее для зрителей. Этот процесс тот еще спектакль, шепнула она, похлеще, чем обычно, если честно. Из нашей кабинки открывался удобный обзор — мы видели весь судебный зал: обвинение с одной стороны, защита — с другой, впереди — судьи, напротив них — свидетель. Внизу все казались чрезвычайно занятыми какими-то срочными делами: теснились вокруг мониторов, хлопали листами в больших скоросшивателях. Я покосилась на Амину, но та погрузилась в записи — она ведь сказала, что сегодняшний перевод в основном возьмет на себя, а я пока буду осваиваться.

Внизу началось какое-то брожение — прибыла сторона защиты, адвокаты рассаживались в левой части зала. Все трое были облачены в мантии, они загадочно