Шрифт:
Закладка:
– Знаете, я передумал.
Рокотов встал. Диалог ему не понравился. Он был из серии «убьют, тогда и приходите». На фиг им нужны нераскрытые дела? Они портят статистику. Поэтому необходимо найти как можно больше доказательств, что маньяк существует и он опасен.
«Шумов! – подумал Олег, выйдя из дежурной части на улицу. – Вот кто мне поможет!»
До дома он добрался без происшествий, хотя холодок по спине полз. Рокотов невольно пригибался и был начеку. Но видимо, маньяк решил сегодня отступить. Взять передышку. Он явно никуда не торопился. Зато Рокотову поторопиться стоило.
Есть не хотелось, и стейк из мраморной говядины оказался напрочь забыт. Рокотов наскоро что-то пожевал и сел писать послание Шумову.
«Извините, Аркадий Валентинович, что снова вас беспокою, но меня сегодня пытались убить. Поэтому я вас прошу: расскажите мне все. Я понял, что вы о чем-то недоговариваете. Моя жизнь разделилась на до и после. Звучит пафосно, но это так. Не хочется так рано умирать. Вы ведь сами такую фразу обронили во время нашей недавней беседы в кафе. Вам тоже не хотелось умереть в тридцать лет от бандитской пули. Надеюсь, вы меня правильно поняли. Я хочу доказать, что убийца Лады Воронцовой жив. Он существует, этот маньяк. И по-прежнему опасен. Мне необходимо защитить себя и свою семью. Так как, Аркадий Валентинович? Расскажете?»
Шумов ответил около полуночи. Все это время Олег не находил себе места. Глупо так жить: ходить и озираться, в каждом мужике лет шестидесяти видеть своего убийцу. Он же псих, этот Судья Уоргрейв! А от психа можно ожидать неадекватного поступка. Сегодня машиной решил задавить, а завтра что? Столкнет на рельсы в метро?
Наконец в почте появилось новое письмо. Рокотов прочитал его и удивился. Похоже, у Шумова тоже что-то случилось, раз он к себе домой приглашает.
Может, показать что-то хочет? Аркадий Валентинович определенно нарыл нечто интересное по делу об убийстве Воронцовой. Интересно что.
Лада
– Я уезжаю. – Генка нервно застегнул молнию на светлой замшевой куртке.
С утра не задалось. Поцапались на пустом месте. Лада понимала, что все это придирки: яичница пересолена, кофе остыл. Все дело было в деньгах, которые стремительно таяли. И в дефиците буквально всего. В магазинах давно уже было пусто, а на рынке безумно дорого. Появилась куча соблазнов, но цена – сумасшедшая!
– Когда вернешься? – как можно мягче спросила она. Яичницу ведь и в самом деле пересолила.
– Я за границу уезжаю. Давно хотел с тобой поговорить, – Аполлонов, похоже, решился.
Прошел на кухню, как был, прямо в застегнутой куртке, и уселся на диван с неудобной спинкой. Зато модно. На кухне у Генки стоял дефицитный мягкий уголок – поклонница, завмаг, впихнула в очередь, к началу. Аполлонова помнили, женщин по-прежнему манила его броская внешность. Теперь это были не юные восторженные фигуристки, а состоятельные дамы средних лет. Аполлонову «устраивали» путевки в санатории, водили в подсобку, за дефицитом.
Но деньги! Где их взять? Даром-то ничего не раздают. Спекуляцией заняться? Брать товар по блату у знакомых и перепродавать на рынке? Стыдно. Чемпион ведь. Аполлонов, как и Лада, был непрактичным. Потому они и оказались на мели.
– Погоди… – Лада тоже прошла на кухню и села напротив. – Тебе что-то предложили? Тренерскую работу? Где? В какой стране? – жадно спросила она.
Уехать за границу было сейчас мечтой чуть ли не каждого. Сбежать от неизвестности, хаоса, бесконечных проблем. Из ада, в который превратился разваливающийся Советский Союз.
– Я устал, понимаешь? – Аполлонов поднял наконец глаза, до этого он упорно разглядывал аляповатую обивку кухонной мебели. И Лада увидела в них бесконечную тоску. – Устал от безденежья, пустых полок, палаточных лагерей, митингов, лозунгов. От революции. От всего этого. Я артист, понимаешь? Творческий человек. Я хочу одного: покоя.
– Но в сытости, не в нищете, – усмехнулась она.
– А что в этом плохого? Я мало страдал? Ты ведь знаешь, что такое большой спорт. Боль и бесконечные травмы, не только почет и награды. Я был когда-то звездой, а сейчас мои заслуги никому не интересны. Все обнулилось, ну абсолютно все! Неизвестно, чем это закончится, кто придет к власти и что с нами будет. Я хочу жить в стабильной стране, где будущее предсказуемо. Я уезжаю в Америку, Лада. Один.
– А я? Что будет со мной? Мне тебя ждать? Или ты мне вызов пришлешь?
– Я женюсь, – услышала вдруг она. – Моя давняя поклонница из Штатов сделала мне предложение.
– Уж не та ли, ради которой ты произвольную программу чуть не сорвал? – зло спросила Лада. – Когда подъехал к трибунам и сказал: «Спасибо».
– Может быть, и она. Я всех их не помню. Да и какая разница? Мы какое-то время переписывались, потом я ездил в американское посольство…
– Ах, вот что это были за дела!
– У меня есть виза. И билет. В один конец.
– Ты что, прямо сейчас уезжаешь?!
– Да.
– И ты мне только теперь об этом говоришь?! Хорошо хоть попрощался!
Аполлонов посмотрел на часы и сказал:
– Время еще есть. Багаж у меня небольшой. Он в камере хранения, в аэропорту.
– Генка, да ты трус! – ахнула она. – Неужели записку хотел оставить?!
– Я боялся твоей истерики.
– Истерики?! И правильно, что боялся! Мне же идти некуда! У родителей однушка, брат за шкафом спит!
– Это как? – удивился Генка.
– Комнату шкафом перегородили. Мне там места нет. Разве что в ванной. Как в детстве. Или в прихожей на коврике.
– У тебя же еще бабушка есть.
– Вспомнил! Хорошо, что есть. Но там тоже однушка. Мне ведь и тридцати еще нет. Разве я не имею права на личную жизнь?
– Ты какое-то время можешь пожить здесь. Ключи я у тебя не забираю. Заодно за квартирой присмотришь. Я еще не решил, что с ней делать.
– Сторожем, значит, оставляешь, – усмехнулась она. И не удержалась: – Ну, ты и сволочь, Аполлонов!
Он резко встал:
– Давай без оскорблений. Будешь съезжать – просто захлопни дверь. Но все-таки присматривай за квартирой.
– Генка, ты же себя продал! За что?! За американский паспорт?!
– Хорошо хоть нашелся покупатель, – криво усмехнулся он. – Поскольку товар уже не первой свежести… Ты справишься. Всегда была сильной.
– А если нет? – Лада все еще не верила.
Генка уезжает! Навсегда! За океан! Единственная ее опора, мужчина, которого она безумно любила до сих пор! Как скамейку из-под ног выбили. А на шее – петля. Лада задыхалась, в глазах темнело. Она умирала.
Повиснуть на нем? Рыдать? Умолять? Ползти за ним к двери? К лифту? На коленях через всю площадку?!
Не поможет.
Генка все уже решил. И давно, раз багаж в аэропорту. Небось и такси вызвал. Все время на часы смотрит.
– Ты справишься, – повторил Аполлонов и виновато сказал: – У меня тут еще вещи. Я возьму?
Как будто она могла запретить! Как будто что-то здесь решала! Лада молча смотрела, как Аполлонов выносит из кладовки чемодан и сумку. Когда только собрать успел? А Лада не обращала внимания на то, что мужских вещей в шкафах становится все меньше. Она вообще была небрежна в быту.
– Провожать меня глупо, – сказал Аполлонов, открывая входную дверь.
И в самом деле: провожать любовника к будущей жене – что может быть смешнее? Еще и шарф на шею повяжи, чтобы по пути не простудился. Здоровеньким доехал.
– Ну, все?
Он смотрел на нее жадно, словно хотел запомнить такой. Жалкой, сломленной. Не чемпионкой. Победителей не бросают.
– Да, наверное.
Глаза у нее были сухие.
Хлопнула дверь. Лада какое-то время прислушивалась. Вот приехал лифт. Она кинулась к окну. Вскоре из подъезда вышел Генка, в руке чемодан, на плече – ремень дорожной сумки. Лада жадно смотрела, как Аполлонов садится в такси. Может, передумает? Неужели они были правы? Все те, кто ее предупреждал: Генка тебя использует. Стала не нужна – бросил. Богатую нашел. В Америке.
«Ну, посмотри же на меня! Подними глаза, Гена! Я же тебя люблю!» – мысленно молилась она.
Такси уехало. Лада наконец-то всхлипнула, потом опомнилась и побежала в гостиную, к бару. Там стояла начатая бутылка виски, остатки роскоши. Из той, прежней жизни, когда они с Генкой ездили за границу и получали призовые и подарки от поклонников. Не только цветы и игрушки. Эта бутылка тоже был чьим-то подарком, стояла для особого случая. Генка вчера открыл, выпил немного, должно быть, за успех предприятия, но, поскольку дорога предстояла дальняя, большая часть виски осталась в бутылке.
Или это был утешительный приз? Знал ведь, что, как только он уедет, Лада рванет к бару. Подсластил пилюлю. Выпей, девочка, и станет легче. Она жадно глотнула виски. И почувствовала себя живой: из глаз полились слезы. Ладе стало себя так жалко.
Одна. Без работы, почти без денег. В чужой квартире.
Это было
