Каждый вечер Гаррисон и Маркс проводили в доме Пола по нескольку часов, отрабатывая тактику защиты на следующий день. «Нам хватало энергии только на подготовку, — жаловался Гаррисон, — мы слишком уставали, чтобы заниматься аутопсией. Естественно, нервы Роберта были расшатаны до предела. Нервы Китти тоже, но с Робертом дело обстояло хуже».

Пол внимал отчетам Оппенгеймеров о каждом дне слушания с растущим предчувствием беды. Происходящее скорее было похоже на судебный процесс, чем административную процедуру. Поэтому вечером 18 апреля, на пасхальные праздники, Пол для консультации пригласил к себе домой Гаррисона, Маркса и Джо Вольпе. Когда подали напитки, Оппенгеймер сказал бывшему главному юрисконсульту КАЭ: «Джо, я хотел бы, чтобы эти ребята рассказали вам, что творится на слушании». В течение следующего часа Вольпе с растущим негодованием выслушивал рассказ Маркса и Гаррисона о враждебном поведении Робба и атмосфере, царящей на ежедневных допросах. Наконец Вольпе повернулся к Оппенгеймеру и сказал: «Роберт, скажите им, путь катятся ко всем чертям, бросьте, не продолжайте, вы ни за что не выиграете это дело».

Оппенгеймер слышал такой совет не впервые, то же самое раньше говорили Эйнштейн и другие люди. Однако на этот раз совет давал опытный юрист, составлявший правила проведения дисциплинарных слушаний КАЭ и считавший, что дух и буква этих правил попирались самым возмутительным образом. Но даже после этого Оппенгеймер решил, что у него нет иного выхода, кроме как довести процесс до конца. Он отреагировал стоически и в то же время пассивно — как в то время, когда еще мальчишкой его заперли в леднике летнего лагеря.

Глава тридцать шестая. «Проявление истерии»

Я очень обеспокоен — и полагаю, что вы тоже, — делом Оппенгеймера. Мне кажется, с таким же успехом можно было бы расследовать угрозу безопасности со стороны Ньютона или Галилея.

Джон Дж. Макклой президенту Дуайту Д. Эйзенхауэру

Когда Оппенгеймеру в пятницу наконец разрешили покинуть роковой стул, Гаррисон смог выставить более двух дюжин свидетелей защиты, готовых поручиться за положительный характер и благонадежность Роберта. В их число входили Ханс Бете, Джордж Кеннан, Джон Дж. Макклой, Гордон Дин, Ванневар Буш, Джеймс Конант и другие видные деятели науки, политики и бизнеса. Одной из наиболее любопытных фигур был Джон Лансдейл, бывший начальник службы безопасности Манхэттенского проекта и нынешний совладелец юридической фирмы из Кливленда. То, что главный сотрудник службы безопасности Лос-Аламоса выступал свидетелем защиты, должно было произвести существенное впечатление на членов комиссии. К тому же в отличие от Оппенгеймера Лансдейл прекрасно знал, как противостоять агрессивной тактике Робба. Под перекрестным опросом Лансдейл заявил, что «твердо» считает Оппенгеймера лояльным гражданином. И добавил: «Меня крайне расстраивает нынешняя истерия, проявлением которой, похоже, является это слушание».

Такого Робб не мог стерпеть и спросил: «Вы считаете это слушание проявлением истерии?»

Лансдейл: «Я считаю…»

Робб: «Да или нет?»

Лансдейл: «Я не стану отвечать на этот вопрос «да» или «нет». Если вы настаиваете… если вы позволите мне продолжить, я буду рад ответить на ваш вопрос».

Робб: «Хорошо».

Лансдейл: «Я считаю нынешнюю истерию, связанную с коммунизмом, чрезвычайно опасным делом». Он объяснил, что в 1943 году, рассматривая заявку на предоставление секретного допуска Оппенгеймеру, столкнулся с деликатным вопросом, призывать ли на военную службу известных коммунистов, добровольцами воевавших с фашистами на стороне испанских республиканцев. За то, что он «осмелился остановить призыв» пятнадцати или двадцати таких коммунистов, начальство «смешало его с грязью». Белый дом отменил принятые им решения. Лансдейл обвинил миссис Рузвельт «и ее окружение в Белом доме» в создании атмосферы, в которой коммунистов начали призывать на службу в армии офицерами.

Задекларировав таким образом свои антикоммунистические убеждения, Лансдейл заявил: «Сегодня маятник до отказа отклонился в другую и, на мой взгляд, не менее опасную сторону. <…> Итак, считаю ли я это слушание проявлением истерии? Нет. Я думаю, что столько сомнений и столько… другими словами, я думаю, проявлением истерии является отношение к связям, существовавшим в 1940 году, на том же уровне серьезности, что и отношение к сегодняшним связям».

Джон Дж. Макклой, председатель правления «Чейз Манхэттен банк» поддержал показания Лансдейла. Макклой входил в узкий «кухонный кабинет» Эйзенхауэра, являлся председателем Совета по международным отношениям, а также был членом правления Фонда Форда и полдюжины самых богатых корпораций Америки. Прочитав утром 13 апреля 1954 года статью Рестона о деле Оппенгеймера, Макклой счел ее чрезвычайно «тревожной». «Мне не было никакого дела до того, что он спал с любовницей-коммунисткой», — позже заметил он.

Макклой регулярно встречался с Оппенгеймером на заседаниях Совета по международным отношениям и не сомневался в благонадежности ученого, о чем не преминул немедленно сообщить Эйзенхауэру. «Я очень обеспокоен — и полагаю, что вы тоже, — делом Оппенгеймера, — написал он президенту. — Мне кажется, с таким же успехом можно было бы расследовать угрозу безопасности со стороны Ньютона или Галилея. Такие люди сами по себе “совершенно секретны”». В ответ Айк выразил малоубедительную надежду, что «авторитетная» комиссия Грея оправдает ученого.

Макклой был довольно решительно настроен и потому в конце апреля легко поддался на уговоры Гаррисона, знавшего банкира по совместной учебе на юрфаке Гарварда, выступить в последнюю минуту на слушании в качестве свидетеля защиты. Выступление Макклоя вызвало примечательный обмен репликами. И неудивительно — он попытался поднять вопрос о законности самой процедуры. Защиту Оппенгеймера Макклой начал с просьбы к комиссии Грея дать определение безопасности: «Я не совсем понимаю, что именно вы имеете в виду под угрозой безопасности. Я знаю, что потенциально угроза безопасности может исходить от меня и вообще от кого угодно. <…> Я считаю, что к оценке угрозы безопасности подходят не с того конца. <…> Мы можем чувствовать себя в безопасности, если только у нас будут лучшие в мире мозги, максимальный интеллектуальный охват. Если утвердится представление, что все ученые США должны работать в рамках жестких ограничений и под жестким подозрением, мы можем проиграть следующий этап в этой области [ядерных исследований], что, я думаю, было бы для нас как раз очень опасно».

Когда Гаррисон спросил его о деле Шевалье, Макклой ответил, что комиссия Грея должна сопоставить неправду, сказанную ради выгораживания друга, с важностью Оппенгеймера для страны как физика-теоретика. Эти доводы, понятное дело, очень не понравились комиссии Грея, так как предполагали, что безопасность не абсолютна и что ценностные суждения должны исходить из характеристики конкретного человека, что, кстати, рекомендовали собственные инструкции КАЭ по мерам обеспечения