– Не обманет. – Порубор улыбнулся, посмотрел в оконце – увидал, как тащит из колодца кадки с водой недавно прибывший отрок Твор – голубоглазый, старательный, с мягкими каштановыми волосами. Твора с сестрицей его, Радославой – вот уж красавица писаная, – привел в корчму Вятша. Смущаясь, попросил Любиму, чтоб пригрела на время, а прощаясь, взглянул на Радославу так, что Порубору все стало ясно – влюбился его дружок в деву радимичскую, да так, что и сказать не смеет. Вот и хорошо, что влюбился, иссох ведь совсем, иззлобился после страшной смерти прежней своей подружки, Лобзи, принесенной в жертву чужим кровавым богам.

– Вот что! – подумав, вдруг просиял Порубор. – Кажется, нашел я себе занятие, Речка.

– Ну? – Девушка обернулась, мотнув толстой рыжей косой. Ух, и хороша же. Да только Порубор той красоты не замечал, весь в мыслях своих расплывался.

– Буду Твора учить грамоте, – твердо заявил он. – Ему ведь жить дальше надо, не все у вас, когда-то и самому придется. А грамота – она везде сгодится, и в тиуны можно податься, и в приказчики, потом и свое дело открыть, лодьи завести, мастерские.

– То-то у тебя и лодьи, и мастерские, – поддела Речка.

– Я – другое дело, – серьезно отвечал Порубор. – Мне воля милей всего. Эх, Реченька, бывало, выйдешь из лесу на луг – мать честная, это ж какая красотища! Трава – зелена-зелена, небо синее, с облаками белыми, а цветов на лугу – сонмище. Лиловые колокольчики, васильки синие-синие, фиалки трехцветные, желтые одуванчики, ромашки, розовый сладкий клевер. Бросишься в эту траву, в разноцветье это, посмотришь в небо – и кажется, ничего уж в жизни не надо.

– Это плохо, что не надо, – еле слышно буркнула Речка и тяжко вздохнула.

Вошел Твор, аккуратно поставив в угол кадки с водою, поздоровался с Порубором. Посмотрел на Речку, спросил:

– Не надо ли чего, матушка?

– Корова в хлеву тебе матушка! – обиделась девушка. – Мне что – сто годов, что ты меня этак зовешь?

Отрок смутился, опустил глаза долу.

– Поди дров на заднем дворе поколи. – Речка махнула рукой. – Изрядная куча.

– Так я их вчера еще расколол, – удивился Твор.

– Вчера? Ну, молодец, парень. Тогда жди, пойду у хозяйки спрошу, чего тебе делать.

– А нету хозяйки Любимы, – развел руками отрок. – По рани еще на ручей с сестрицей ушли, с бельишком.

– Ой, а я и не видала. А детушки с кем же? – ахнула Речка.

– Да ни с кем. – Твор пожал плечами. – Лежат себе в зыбке, слюни пускают.

– Ах ты ж, чур меня, чур. – Бросив пест, Речка выбежала из корчмы и, подобрав подол, направилась через двор к отдельно стоящей избе Ярила с Любимой.

Порубор проводил девчонку рассеянным взглядом.

– Вот заполошная.

– Красивая, – тихо промолвил Твор.

– Кто? Речка?! Скажешь тоже… – Порубор засмеялся и вдруг умолк… а ведь и в самом деле, не та уже стала Речка, стройна, тонка станом, а уж коса…

– В общем, так. – Встав из-за стола, юноша подошел к мальчику. – Буду тебя учить грамоте. Согласен?

– Еще бы! – обрадовался Твор. – Только это трудно, наверное…

– Да, нелегко. – Порубор улыбнулся. – Но ты не бойся, Вятша меня за тебя просил – так я научу, хоть ты что делай. Только уговор – во всем меня слушаться.

– Понял, – кивнул отрок.

– Сейчас вот работу по хозяйству справишь, и пойдем с тобой на торг.

– Вот здорово!

– Погоди, не ори так, в ушах звенит. – Порубор поморщился. – Вообще старайся говорить негромко, степенно, таких людей лучше слушают и уважают. Понял?

– Угу!

– А теперь скажи для начала, зачем нам на торг?

– Ну… – Отрок задумался.

– Смелей, смелей, – подбодрил Порубор.

– Мыслю – прикупить чего-нибудь. Стилосы, перья гусиные, вощеные дощечки, так?

– Так, – кивнул юноша. – Да не совсем. Посмотри-ко на себя!

Твор посмотрел. Ничего особенного: порты, онучи, лапти – хоть и весна, да холодновато еще босиком-то – рубаха сермяжная, такой же зипунишко.

– Как это «ничего особенного»? – Порубор усмехнулся. – Руки от грязи черные, волосы нечёсаны, вон – солома в них застряла, пояс засаленный, на рубахе, на животе прямо, дырища!

– Так то сестрица не досмотрела, не успела зашить!

– Сестрица?! А сам-то ты на что? Вернется Речка, спросишь у нее иголку с нитью – зашьешь, да, смотри, аккуратно, плохо сделаешь – не возьму на торжище. Чего мне с таким грязнулей позориться? Да не шмыгай ты носом, нехорошо. Пока вон воды нагрей да голову вымой, а заодно и руки.

Вздохнув – ну и Порубор, ну и зануда, за что только Вятша его так сильно уважает? – Твор скинул зипун, стянул через голову рубаху…

– Ой, никак вымыться решил? – войдя, прыснула со смеху Речка. – А мы-то, глядя на тебя, думали, в ваших лесах вообще не моются.

Отрок обиженно засопел.

– Речка, – попросил Порубор. – Там, в сундуке, старый дедков пояс был, нарядный. Дай-ко!

– А Любима…

– Да разрешит Любима, скажешь, что я взял.

Пожав плечами, Речка наклонилась к сундуку.

Да еще нарочно так платье стянула, чтоб Порубор слюной захлебнулся. Скосила глаза, вздохнула – нет, не проняло! В своих мыслях витал парень.

– Ну, вымылся? – Порубор взглянул на отрока. – Теперь рубаху зашей. И на вот тебе пояс.

По пути на Подол они встретили возвращающихся с бельем девушек – Любиму и Радославу. Обе уже подружились, болтали о чем-то, смеялись, увидав парней, прыснули еще больше. И чего ржут, словно лошади?

– Нет, – остановились, – не надо нам помогать, сами донесем одежку. Идите, куда шли.

– Ну, как хотите, – не стал настаивать Порубор. Эх, и красива же эта Радослава. Вот бы такая его полюбила… Юноша вздохнул, позавидовал Вятше, потом обернулся к Твору: – Ну, не дуйся. Все тебе было правильно велено. Для чего? Сейчас обскажу. Есть у меня вражина – завистник, Ерофей Конь, тоже проводник, и не худой. Только вот серебришка у него за сезон выходит куда как меньше, чем у меня, хоть и скряга Конь известный. Почему так? Не знаешь? Я скажу. Вот, посмотри, как я одет?

– Хорошо одет, – скосил глаза Твор. – Богато.

Еще б не богато! Рубаха на Поруборе ярко-желтая, из тонкой ромейской ткани, по вороту да подолу золочеными нитками вышита, наборным пояском подпоясана, плащ с левого плеча свисает – голубой, с шитьем серебряным, с подбоем белым, за такой плащ коня отдать не жаль. На ногах порты узкие, красные, постолы кожаные, со скрипом, обмотки белые, как выпавший первый снег. Что и сказать, богато.

– Видишь? – Порубор улыбнулся. – А Ерофей Конь, не обижайся только, так же, как вот ты недавно, ходит.