Ярко горели светильники на высоких ножках, обнаженная Радослава стояла посреди горницы и улыбалась. Волхвы – Колимог и Кувор – облизывали девушку взглядами. Улучив момент, Колимог незаметно кивнул Кувору. Тот отошел в сторону и, взяв со стола заранее приготовленную чашу, с поклоном протянул девушке.

– Испей, новоявленная дщерь.

– Испей сам, пес! – выхватив из ножен меч, выскочил на середину горницы Вятша.

Увидев его, оба волхва побелели, как снег. В руках Кувора затряслась чаша.

– Вижу, узнали, – нехорошо прищурился Вятша, и пламя светильников отразилось на его клинке.

Волхвы попятились. Колимог бросился на колени и, вытянув руки вперед, возопил:

– Не убивай!

Вятша усмехнулся:

– Наверное, о том же просила вас несчастная Лобзя?

– Не знаем мы никакой Лобзи! – наперебой завизжали жрецы. – Это все Вельвед с Велимором!

– Хорошо валить все на мертвых… Впрочем, вам недолго оставаться в живых.

– Пощади!

– И в самом деле… – Голая Радослава недоуменно взглянула на Вятшу. – Не понимаю, что тут вообще происходит.

– Сейчас поймешь. – Вятша показал клинком на чашу и приказал волхвам: – Пейте!

К его недоумению, Кувор тут же с великой охотою выхлебал полчаши, остальное допил Колимог.

– Странно, – разочарованно пожал плечами Вятша. – А я думал, в ней яд.

– Да какой яд? – неожиданно расхохоталась девушка. – Взгляните только на этих волхвов.

Оба жреца, повалившись на пол, храпели, смешно вытянув губы.

– Ага, – сообразил Твор. – Похоже, мы и в самом деле явились вовремя. Выпила бы ты, Радка, чашу и…

Радослава вдруг покраснела и закрылась руками.

– Ну, что пялитесь? Стоят и смотрят… Хоть бы отвернулись для приличия, что ли…

Утром Хельги проснулся с больной головой. Это была приятная боль – боль от хорошо исполненного дела. Без стука в горницу вошел Вятша, осунувшийся и смурной, принес с собою мешок.

– Снова нехорошие новости, князь, – вздохнув, произнес он.

– Говори, – приказал Хельги.

– Исчез Чернобог…

– Ничего, мы с ним еще свидимся. Что еще?

Вятша развязал мешок.

– Вот что сегодня нашли в капище!

Из мешка выпали и покатились по полу отрезанные девичьи головы – одна рыжая, рябая, с толстыми синими губами, вторая узкая, с плоским перебитым носом.

– Тела? – быстро спросил князь.

– Там же, рядом, в капище. Убиты ударом острого прута в сердце.

– Друид… – шепотом произнес Хельги. – Он все-таки смог вернуться.

Глава 4

Височное кольцо Ерофея Коня

…Харчевни, винные и пивные, наконец, разные бесчестные игры… – разве все они не посылают своих приверженцев прямо на разбой, быстро лишив их денег?

Томас Мор. «Утопия»

Апрель 868 г. Киев

На холме перед Подолом привольно раскинулись укрепленные княжеские хоромы, бывшие хоромы Аскольда и Дира. По приказу Хельги многое было перестроено – кое-что расширено, возведены дополнительные башни, а за главным двором, за амбарами, за хлевами и птичниками, наособицу, располагалось требище с позолоченными идолами местных богов – Даждьбога, Перуна, Рода, Велеса, Мокоши и прочих. И не было здесь ни Одина, ни Тора, ни Фрейи – Хельги считал себя русским князем и старался показать людям, что он им не чужой, даже с приближенными варягами разговаривал по-славянски.

Требищем заведовали верные князю волхвы – нашлись и такие, как не найтись? – и боги могли быть довольны, ведь каждый день они получали жертвы – белых петухов, баранов, а по праздникам – быка или лошадь. Только проливать человеческую кровь не допускал князь, так и заявил прямо: наши, славянские, боги – добрые и не хотят в жертву людей. О том верные волхвы тщательно распускали слухи на торжище, на пристани и особенно в корчмах. Один из поступивших на княжескую службу волхвов – молодой носатый Войтигор – иные корчмы по нескольку раз посетил, в частности, заведение недавно умершего от лихоманки дедки Зверина, что на Коныревом конце, на закат от Градца. Вместо Зверина хозяйствовала теперь там дочка его, темноокая красавица Любима, с длинной черной косою – законная супружница княжеского тиуна Ярила Зевоты. Двое детей народилось у них – два мальчика, крепенькие, темноглазые, смуглые, все в маму, – Радонег с Витославом. Не нарадовалась на них Любима, качала зыбку, да и про хозяйство не забывала, муж-то молодой почти все время пропадал на княжеской службе. Хорошо еще подружка помогала – рыжая смешливая Речка. Да братец двоюродный, Порубор, проводник, места незнаемые ведавший, нет-нет да и заглядывал. Тем более сейчас, в месяце веселом березозоле-апреле, еще прозывавшемся цветень, снега таяли, вскрывались реки. Грязнило так, что не выбраться на заимки, не пройтись охотничьими тройками, хоть, может, и хотелось кому, да не давала природа-матушка, вот и не было заказов у Порубора – юноши сметливого, темненького, белокожего, с румянцем на щеках. Вырос Порубор, вытянулся, шутка ли – семнадцать лет парню, жениться пора бы, да вот девы-любы так и не нашел, слишком уж робок был, стеснялся, да и работа – шастанье вечное – приятным знакомствам никак не способствовала. Рыжая Речка на него уж поглядывала да вздыхала тайком, даже плакала – ну, не смотрел на нее парень, никак не смотрел, а ведь изменилась девка, заневестилась, похорошела – уже не прежняя веселушка-толстушка, а девица справная, велика в груди, тонка в талии, глазищи вострые, а уж рыжая коса – всем девкам на зависть. Вот и сейчас, спозаранку, затопив круглую печь, Речка толкла в ступе жито да поглядывала на Порубора, что сидел за столом, подперев кулаком голову, задумчиво смотрел в стену да кое-что вырисовывал греческим стилосом на покрытой воском дощечке.

– Чего рисуешь-то? – опустив пест, не выдержала Речка.

– Да так. – Юноша смутился, прикрыл веками карие глаза, вздохнул тяжко: – Измаялся я уже от безделья, Речка!

– Ой! – всплеснула руками девица. – И долго ли отдыхаешь? Поди, и трех дней не прошло?

– Все равно. – Порубор покачал головой. – Для меня – много. Вятша, дружок, в княжью дружину звал, да не по мне дела воинские, хоть ты и знаешь, не трус я. Да и Ярил – пойдем, говорит, на княжий двор, писцом будешь.

– Так чего ж ты сидишь, стонешь?

– Понимаешь, не любо мне на кого-то работать, – потупив очи, признался юноша. – Привык я к просторам, к воле, да и те, кого по дальним тропам на охоты вожу, ко мне привыкли. Иной и сам уж давно все дороги знает, а все ж ко мне идет – «проводи, Порубор, не то заплутаем»! Вот хоть тот же Харинтий Гусь, купчина изрядный…

– Ой, жучила твой Харинтий изрядный, –