Шрифт:
Закладка:
Но не против этих, столь плодотворных, душевных страданий восставала Мария. Ее возмущала жестокость природы, которая наделила ее всеми дарами и внешней и внутренней красоты, наделив ее в то же время слишком хрупким здоровьем. Начался мучительный период постоянных консультаций с врачами, заведомо бесполезных лекарств и жажды утешающей лжи. Наступили трагически однообразные дни безнадежной болезни.
Обыкновенно считается профанацией заглядывать в тайники души молодой девушки. Марии Башкирцевой приходилось, без сомнения, внушать нежное чувство дружбы, быть может, даже сильной любви. Но она сама была слишком молода, чтобы любить. Для исключительных натур, каковы женщины-артистки, существуют и исключительные законы. Страсть редко овладевает ими в ранней молодости. В эту пору одни борются с невзгодами неудачных браков, разрывают их и отдаются искусству, другие же, вынужденные беспрерывно работать, отталкивают от себя всякое сильное чувство, которое могло бы захватить их всецело. И лишь потом, когда молодость уже приобретает прелесть невозвратного, все неудовлетворенные чувства женщины опять громко заявляют о себе. Глубоко верно поэтому замечание Башкирцевой, что «мужчина или женщина, живущие во имя какого-либо призвания и думающие о славе, любят совсем иначе, чем те, у кого в любви вся жизнь».
Молодая девушка не выносила сентиментальных пошлостей. В ней едва проявляется ребяческая страсть разыгрывать влюбленную, – так иная девочка любит представлять себя матерью. Но в то же время она сумела прелестно изобразить трепет души юной девушки, готовой превратиться в женщину.
«Мы видели карточку, красоты необыкновенной. Мы не выдержали и поцеловали ее. Странную грусть навеял на меня этот поцелуй безжизненного картона, и я промечтала целый час. Кто будет моим кумиром? Никто. Я буду искать славы и человека. Может быть, сердце и окажется когда-нибудь переполненным через край, и тогда оно случайно оросит какой-нибудь придорожный камень, – как это уже случилось однажды[24]. Оно переполнится, прольется, но не опустеет: его богатые источники никогда не иссякнут. Я не боготворю никого, но светильник моего воображения зажжен; буду ли я счастливее того сумасшедшего, которого называли Диогеном?»
Сделавшись старше, она мечтала полюбить человека выдающегося. Подобно большинству женщин, и она смотрела на любовь, как на религию, для которой необходим Бог. Так, Гюи де Мопассану она пишет: «Я избрала именно Вас, в надежде, что впоследствии я буду Вам безгранично поклоняться!»
Необходимо заметить, что Мария, как женщина с высокоразвитым интеллектом, мало обращала внимания на внешние дары. Она жаждала сделаться «наперсницей прекрасной души». Она мечтала о гениальном художнике, а не об очаровательном принце.
Вслед за этой «головной идиллией», которую она начала из любопытства и порвала из прихоти и которую она пережила исключительно умом, а не сердцем, она пережила другую идиллию, полную скорби и последней агонии жизни.
Часто связывали имена Бастьен-Лепажа и Марии Башкирцевой. Создалась даже легенда, что искусство для Башкирцевой было не целью, а убежищем после разочарования, – как будто достаточно одного только разочарования, чтобы из влюбленной девушки создалась артистка. Дело объясняется проще. Мария восторженно поклонялась искусству, и великий, окруженный сиянием жрец его показался ей символом ее религии. Так экзальтированно-набожные женщины сквозь фимиам молитвы в конце концов смешивают служителя Бога с самим Богом.
Но сияние померкло, и в призванном, законченном художнике Мария увидела слишком много человеческого. Сначала она сердилась на него за то, что он не соответствовал тому идеальному образу, который она себе создала. Но в дальнейшем между обоими художниками установились дружеские отношения, несмотря на то, что их разделяли, с одной стороны, кастовые предрассудки, унаследованные Марией от своих предков, а с другой – недоверие Бастьен-Лепажа к «светским женщинам».
Одновременное медленное угасание сблизило их раньше, чем этого можно было ожидать. В августе 1884 года они как-то сразу стали чаще посещать друг друга, и беседы их приняли более дружеский, задушевный характер. Но в это время они уже витали в мире, недоступном земным чувствам. И, быть может, этот смутно чувствуемый, но не пережитый роман раскрылся перед ними за каких-нибудь три недели до смерти Марии – в тот день, когда умирающий Бастьен-Лепаж нанес ей последний визит.
В этот день Мария надела белое шелковое платье, ниспадавшее тяжелыми складками – складками савана. Тонкие и нежные, как иней, кружева трепетали вокруг нежно-розового лица, напоминавшего умирающий цветок. Мария была полна такой очаровательной и непринужденной грации, что у художника невольно вырвалось восклицание:
«Ах, если бы я мог рисовать»!
Они обменялись взглядом безнадежного отчаяния: он был подавлен слишком поздно нахлынувшим восторгом, она ужаснулась перед лицом того страшного мрака, который скоро навеки поглотит ее. В глазах ее блестели невыплаканные слезы безмерной грусти о своей неизжитой жизни. Но это продолжалось всего лишь одно мгновение – краткое и жгучее, а та идиллия нашла свое высшее, конечное завершение: 31 октября 1884 года умерла Мария Башкирцева, 10 декабря 1884 года скончался Бастьен-Лепаж. Две гениальные, утонченные страданием души мистически соединились в смерти.
Мария все же оказалась победительницей: смерть не всецело похитила ее у нас. Она исполнила свое смелое желание и завещала нам наследство, которое создавала с такой жадной торопливостью.
Молодым девушкам, которые праздно влачат свою бесполезную жизнь, она дала пример упорного и тяжелого труда, который не думает о награде. Так и все привилегированные баловни судьбы могли бы уменьшить ее чудовищную несправедливость, взяв на себя выполнение какой-нибудь художественной или гуманитарной задачи. Если бы наряду с массой бедных женщин, которые сгибаются под бременем труда из-за насущного куска хлеба, богатые брали на себя другую, идейную часть общего труда, то эта общность создала бы истинное братство – братство душ.
Мария Башкирцева вдвойне дорога людям, которым близки высшие запросы нашей духовной жизни. В почетной галерее знаменитых мертвецов ее молодое улыбающееся лицо придает нам бодрость и силы. Теперь, согласно ее желанию, она покоится на кладбище Пасси. Мать ее, несмотря на безутешную скорбь от понесенной потери, все же имела последнее утешение здесь, на земле: ее дочь завещала ей свою душу. Набожно храня память о своей дочери, она позволила нам напечатать эти неизданные тетради, из которых часть написана Марией, когда она еще была шестнадцатилетней девочкой. От них так и веет радостью и счастьем юного здорового существа. Другие же написаны ею в течение последних
