Шрифт:
Закладка:
Мы не сомневаемся, что этот новый том будет дорог многочисленным известным и неизвестным друзьям Марии, как посмертное произведение той страстной художницы, воспоминание о которой еще так недавно вырвало из уст госпожи Адан следующее восклицание:
«Какой художественный восторг испытываешь при виде этого гениального усилия Марии Башкирцевой уловить все самые различные формы высшего идеала! Она сумела здесь воспользоваться всем – рисунком, красками, чувством, даже недоступной нам душою мертвой природы!»
Переписка Башкирцевой с Гюи де Мопассаном
Милостивый Государь!
Читая вас, я испытываю почти чувство блаженства. Вы боготворите правду, которую нам раскрывает природа, и находите в ней источник поистине великой поэзии. Вы волнуете нас, рисуя нам движения души с тонкостью, столь глубоко проникающей в человеческую природу, что мы невольно узнаем в них самих себя и начинаем любить вас чисто эгоистической любовью. Вы скажете, это – фраза? Не будьте же строги! Она в основе глубоко искренна. Мне хотелось бы, конечно, сказать вам что-нибудь исключительное, захватывающее, но как это сделать? – Это так трудно! Я тем более сожалею о том, что вы достаточно выдающийся человек, чтобы внушить романическую грезу стать доверенной вашей прекрасной души, – если только, правда, что ваша душа прекрасна. Но если ваша душа не прекрасна, если вас вообще такие вещи не занимают, – то я, прежде всего, сожалею о вас самом. Я назову вас литературным фабрикантом и пройду мимо.
Уже год, как я собираюсь написать вам, но… не один раз мне казалось, что я слишком возвеличиваю вас, – пожалуй, не стоит труда. Но вот, дня два тому назад, я прочитала в газете, что кто-то почтил вас милым посланием, и вы просите эту прелестную особу сообщить вам адрес, чтобы ответить ей. Во мне тотчас же заговорила ревность, меня вновь ослепило ваше литературное дарование, – и вот я перед вами.
Теперь выслушайте меня хорошенько: я навсегда останусь для вас неизвестной – говорю это очень серьезно, – и не захочу вас увидеть даже издали. Как знать: быть может, ваше лицо, может, ваша голова не понравятся мне? Я знаю только одно, что вы молоды и не женаты, – два очень существенных пункта, даже в сфере туманных грез.
Но могу вас уверить, что я обворожительно хороша. Быть может, эта сладкая мысль побудит вас ответить мне. Мне кажется, что если бы я была мужчиной, я бы даже переписываться не захотела с какой-нибудь безвкусно и нелепо наряженной старой англичанкой, что бы об этом ни думала мисс Гастингс[25].
Канн.
* * *
Милостивая Государыня!
Я нисколько не сомневаюсь, что мое письмо вас разочарует. Позвольте мне, прежде всего, поблагодарить вас за ваше милостивое отношение ко мне и любезные отзывы.
А теперь побеседуем, как благоразумные люди!
Вы хотите, чтобы я вас избрал своей доверенной? По какому праву? Я вас совершенно не знаю. Быть может, все ваше существо вовсе не соответствует моему собственному духовному складу. Зачем же я стал бы говорить с вами о таких вещах, о которых могу говорить в живой, интимной беседе с женщинами, связанными со мной узами дружбы? Не поступил ли бы я, как безрассудный и непостоянный друг?
Что может прибавить тайна к прелести беседы в письмах?
Не вытекает ли вся прелесть дружбы между мужчиной и женщиной (я разумею дружбу целомудренную), главным образом, из удовольствия видеть друг друга, беседовать друг другу в глаза и, когда сидишь за письмом, мысленно вновь иметь перед собой милый образ, приветливо витающий между строк?
Как можно писать об интимных вещах, раскрывать глубину своего я существу, весь физический образ, цвет волос, улыбка и взгляд которого тебе неизвестны?
Какой у меня может быть интерес рассказывать вам: «Я сделал это, я сделал то», – когда я знаю, что все это способно вызвать в вас только лишь представление о вещах малоинтересных, ибо вы не узнаете меня в них?
Вы делаете вскользь намек на письмо, которое я недавно получил: это писал мужчина, просивший у меня совета, – вот и все.
Перехожу к письмам незнакомок. В течение двух лет я получил таких писем от пятидесяти до шестидесяти. Как мне среди этих неизвестных женщин выбрать доверенную своей души, как вы выражаетесь?
Если они готовы показаться лично и познакомиться, как это делают в обществе обыкновенные буржуа, то тут, конечно, могут возникнуть отношения дружбы и доверия. Если же нет, то с какой стати пренебречь очаровательными подругами, которых знаешь, ради подруги, о которой ничего не знаешь?.. Может быть, она и очаровательна, но ведь может же она оказаться особой неприятной в каком-нибудь отношении? Все это, быть может, и не весьма галантно, не правда ли? Но если бы я бросился к вашим ногам, могли бы ли вы верить прочности моих привязанностей?
Простите меня, сударыня, за эти рассуждения, в которых скорее отражается человек здравого смысла, чем поэтически настроенной души, и примите уверения в моей благодарности и преданности.
Ваш Гюи де Мопассан.
Простите за помарки в моем письме: без этого я никогда не обхожусь, а времени переписывать у меня совершенно нет.
* * *
Меня вовсе не удивляет ваше письмо, милостивый государь, и я нисколько не домогалась того, что вы, по-видимому, приписываете мне.
Но… прежде всего я не предъявляла к вам требования сделать меня вашей доверенной: это было бы слишком уж простодушно. И если у вас найдется досуг вновь перечитать мое письмо, вы убедитесь, что вы не удостоили уловить с первого же взгляда иронического и непочтительного тона, принятого мной по отношению к себе самой.
Вы указываете мне также на пол вашего другого корреспондента. Весьма благодарна вам за это успокоение, но… право, оно было лишнее, так как моя ревность была чисто отвлеченного характера.
Ответить мне доверием – не было бы это безрассудством, принимая во внимание, что вы меня совсем не знаете?.. Разве это не означало бы злоупотребить вашей чувствительностью, если бы вам внезапно сообщили о кончине короля Генриха IV?
Ответить мне вашим доверием, в уверенности, что я требую этого, так сказать, с места в карьер, значило бы остроумно посмеяться надо мной. Признаюсь, если бы я была на вашем месте, я бы так и
