26 октября

Просила книги Мопассана и д’Орвиля.

За два-три дня до смерти к ней вдруг вернулся слабый голос, и она тихонько пропела свою лебединую песнь. Потом начала терять сознание и впала в агонию.

* * *

Жюль Бастьен-Лепаж, узнав о смерти Марии, долго плакал. Он не мог проводить ее в последний путь и почтил ее память картиной «Похороны молодой художницы» – из своего окна он видел похоронную процессию. Он умер через 5 недель после Марии Башкирцевой, 10 декабря 1884 года.

«Дневник Марии Башкирцевой». Рецензия премьер-министра Великобритании У. Э. Гладстона

(Из журнала Nineteenth Century, 1889, October)

Как бы ни суживали мы определение слов – «замечательные книги», мы должны признать замечательной каждую книгу, которая прибавляет новую главу в исследованиях человеческой природы или хоть одну страницу к написанной уже главе. Дневник Марии Башкирцевой как раз удовлетворяет этому условию. Его можно даже назвать книгой, не имеющей себе подобной. Однако же едва ли возможно представить ее содержание вкратце, потому что ни в одной части ее нет ничего такого, что не опровергалось бы в другой. Но сочинительница дневника с наивностью, которая никогда не оставляет ее, в коротком предисловии, написанном только за пять месяцев до ее смерти, говорит о нем: «C’est très intéressant comme document humain».

Читателю приходится приступать к этой книге при довольно неблагоприятных условиях. О ней, как о песнях Гомера, следует выводить заключение из внутренней очевидности. Нам неизвестно, кто отдал ее в печать, и она, подобно ребенку, является на свет совершенно нагая. Труд издателя ограничивается в настоящем случае маленьким некрологом в конце и составлением оглавления, в котором ни одна часть не занимает полных двух страниц. Дневнику предпослано хвалебное стихотворение Тёрие и там же помещен фотографический портрет, представляющий энергичное, преждевременно развившееся лицо, а далее говорится о том, как его обладательница, в двенадцатилетнем возрасте, обожала свои руки за их красоту. В дневнике указания на личную интимную обстановку редки и кратки, и такие важные факты, как семейные отношения, оставлены, по-видимому, с намерением в темноте; ни на один из них не пролито ни малейшего света. К счастью, в «Женском мире» (Woman’s World) за июнь и август помещена живая и энергичная статья, подписанная именем Матильды Блайнд, дающая много сведений на этот счет.

Книга Башкирцевой не может удовлетворить тех читателей, которые ищут в чтении только удовольствия. В ней нет того интереса, который итальянцы характеризуют словом avvenente, или занимательный. Она возбудит удивление, но не доверие, восторг, но далеко не проникнутый симпатией. Башкирцева то привлекает, то отталкивает читателя и, может быть, отталкивает более, чем привлекает. Только тогда, когда в возрасте, не достигшем еще полных двадцати четырех лет, смерть обрывает нить ее напряженного и переутомленного существования и гробовой покров падает на ее прах, глубокая симпатия овладевает читателем, созерцающим печальное прекращение деятельности этих разнообразных способностей, угасание этого энергичного и блистательного света. Но при обозрении содержания всего рассказа в целом даже этот трагический интерес бледнеет в сравнении с преобладающей странностью повествования, в качестве психологического этюда.

В предисловии, которое, в сущности, следовало бы назвать послесловием, Башкирцева говорит, что все время она неослабно старалась обнажать истинное существо своей натуры перед людьми, рассказывая о себе все, все, все. Она выставляет пред нами великолепную ткань, вывороченную наизнанку. Обладая феноменальной личностью и подстрекаемая отважной искренностью, она беспрестанно роется в глубине своей души и вытаскивает на поверхность все, что находит на дне, испещренном холмами и долинами, подобно дну океана. Часто она недосказывает фразы, но большей частью это происходит, по-видимому, потому, что даже ее великое уменье владеть языком не вполне соответствует силе и энергии ее мысли. Она представила не столько портрет себя самой, сколько произвела анатомию своей личности. Глубокие линии этого образа вырезаны с такой настойчивостью, с такою неослабевающей силой, что они выдаются над всей его поверхностью. Тенденция и характер ее сочинения видны повсюду, хотя в дневнике насчитывается до тысячи страниц, многие из которых содержат огромное количество кажущихся противоречий. Слово «психология» слишком холодно и технично для обозначения деятельности этой анормально возбужденной и глубоко взволнованной души. Эта деятельность действительно представляет собою наглядный урок в изучении человеческой природы и показывает нам новые и странные вещи относительно существующих в последней величайших и самых диких контрастов.

Внешняя история жизни Башкирцевой может быть набросана в кратких словах. Она русская, и притом интенсивно русская, потому что она интенсивна во всем. Ее жизнь прошла почти целиком вне ее родины, сперва по семейным обстоятельствам, а потом – также и ради здоровья. Главные части ее упадают на Ниццу, где она впервые почувствовала великолепие природы, и на Париж, где она подвергается дисциплине и деятельно предается обожанию искусства. С десятилетнего возраста, когда начинается дневник, ее жизнь есть постоянное напряжение; это не только усилие, но усилие, поднятое анормальной энергией.

В пятилетнем возрасте – танцы как идеал приятного движения; затем – пение как высшее применение звука; и наконец искусства живописи и ваяния – как изображение жизни в доступных творчеству пределах. Каждое из этих занятий поочередно опутывает ее своими могущественными чарами. В то же самое время ее ум непрестанно работает во всех других направлениях, внутри и вне, – направлениях социальном, приобретательном, рефлективном. Со всем этим она соединяет постоянное преследование цели своего самоописания, и ее дневник, уже сам по себе, представляет немаловажный памятник труда для такой кратковременной жизни. Неудивительно, что при такой деятельности и при таком непрерывном трении «меч истерся прежде своих ножен». В Ницце, имея всего четырнадцать лет от роду, она почувствовала какую-то боль в правом легком, а через два года после того на каком-то курорте, в Германии, доктор объявил, что легкое повреждено. В девятнадцать лет она оплакивает потерю своего голоса, который, как она думала одно время, сделал бы ее властительницей мира, что засвидетельствовано как ею самой, так и другими. Она более чем подозревает существование смертельного недуга и желает только того, чтобы он поскорее покончил с нею. До этого времени она начала тяготиться почти постоянной, хотя далеко не совершенной своей глухотою, по-видимому, случайно присоединившейся к легочному страданию. И ее гораздо более волновало это неудобство, чем ее смертельная болезнь, очевидно, потому, что первое мешало ее общественным сношениям, между тем как она смело пренебрегала предостережением и советами других относительно второй. В шестнадцать лет она начинает систематически заниматься искусством в atelier (мастерской). В сентябре 1884 года, когда ей исполнилось уже двадцать три года, она все еще продолжает работать,