с тех самых пор, как в его груди поселилось это странное чувство. Как-то раз вечером, уже давно, прошлым летом, он сидел один в своем любимом убежище. Наверное, уснул, поскольку именно во сне он услышал зов. Зов или, вернее, призыв, шедший из глубины души, который проник ему в сердце и завладел умом.

Он помнил, как, вздрогнув, проснулся — весь в ожидании и тревоге. И тогда… приказ прозвучал снова! Фергюсон вскочил на ноги и огляделся. И только тогда сообразил, что это было. Просто-напросто пароходный гудок. Гудок судна, покидающего порт. Уходящего из Молтби. Вот и все. Такое происходит ежедневно. Но отчего такой пустяк проник в его сон? Почему гудок прозвучал, словно призыв восстать из мертвых?

Фергюсон припомнил, как стоял однажды в своем летнем домике, с подзорной трубой под мышкой, и все глядел вслед пароходу, удалявшемуся в открытое море. Три гудка — три протяжных гудка огласили окрестности. Сигнал прощания. Прощания с Молтби. Скоро судно превратилось в пятнышко на горизонте, а потом в еле видную полоску дыма. Прощай, Молтби!

И тут на Фергюсона снизошло озарение. Он же мертв. Все они мертвы. Молтби — мертвый город… Хуже, чем призрачные Помпеи, занесенные пеплом. Единственным живым существом здесь был вот этот самый пароход, покидающий город. Его не сумели удержать. Он ушел раньше, чем все спохватились и попытались его остановить. Теперь уже поздно — на горизонте только полоска дыма. И неважно, куда он направляется. Гудок парохода был зовом, обращенным к нему: живые звали к себе мертвецов. Прощай, Молтби…

Ба! Оказывается, дождь пошел. Хлещет прямо в окно.

Фергюсон снова обратился к лежавшим перед ним документам. Звук привел его в чувство. Что это на него нашло — размечтался среди бела дня? Дождь поливал улицу за окном так, как поливает только в Молтби.

Фергюсон взял в руку перо и принялся писать. Над его головой торжественно тикали настенные часы.

«Касательно изложенного в Вашем письме от…»

Однако перед глазами у него по-прежнему стоял превратившийся в точку корабль у горизонта, а в ушах все дрожал звук прощальной сирены.

Выпив чаю, Фергюсон поднялся из-за стола и подошел к окну. Да, погода типичная для Молтби. После утреннего дождя воздух пропитан сыростью. Солнце пытается выдавить кривую улыбку, и на плоском небе кое-где наметились голубые просветы. Фергюсон направился к двери, бормоча себе под нос что-то про спички. В холле перед кабинетом он задержался и прислушался. Нет, никто за ним не шел. Он втиснулся в свой старый твидовый пиджак, схватил с вешалки шляпу, взял с подставки любимую трость и вышел на улицу.

Внизу, окутанный дымкой тумана, лежал Молтби. Из труб поднимались струйки дыма, с пляжа под городской набережной доносились крики детей. Фергюсон попытался убедить себя, что он всего лишь хочет прогуляться, подышать свежим воздухом. Но если бы дело было только в этом, он прошелся бы по эспланаде и, возможно, добрался бы до поля для игры в гольф.

Отчего же он решительно двинулся в прямо противоположную сторону?

И пошел он в ту сторону не по ошибке или забывчивости. Фергюсон прекрасно знал, куда идет — прямиком к илистому участку берега у дальнего края бухты. Там было очень тихо, безлюдно. Никаких голосов, которые могли бы его потревожить. После отлива чайки копались в тине, выискивая рыбьи ошметки.

В самом низком месте, под склонившимся к воде деревом лежала яхта. Ну, по крайней мере, эта посудина очертаниями напоминала яхту. В Молтби ее назвали бы прогулочной яхтой. А в свое время это был отличный куттер водоизмещением семь тонн. Правда, он никогда, даже в свои лучшие времена, не был особенно красив: широковат для своей длины, да еще с высокой, довольно уродливой транцевой кормой. Ну и ладно. И все-таки это была яхта, настоящая морская яхта, а не просто несколько сколоченных вместе досок, лишь бы получилась красивая форма, — на таких, покрашенных в белый цвет с небесно-голубой ватерлинией прогулочных «яхтах» катаются в тихие вечера, не выходя за пределы бухты.

Фергюсон провел ладонями по бортам. Потом достал из кармана перочинный нож и поковырял дерево. Лицо его медленно осветила улыбка. Вообще, улыбался он редко.

— Крепкая, — тихо сказал он. — Еще послужит.

Он поглядел на полустертые золотые буквы на корме: «Adieu Sagesse».

Вспомнил, как купил ее десять лет назад: прежний владелец умер от гриппа. Странноватый был человек. Француз, неизвестно откуда здесь взявшийся. Приплыл однажды вечером в Молтби на этой самой яхте, а две недели спустя его нашли в каюте — уже при смерти. Странный малый! Похоже, у него были не все дома. Фергюсон купил лодку считай что задаром.

Откуда приплыл француз — так и осталось неизвестно, яхта не была зарегистрирована. У Фергюсона регистрация заняла не больше получаса — переговорил с начальством в порту, и все дела. И зачем он ее купил? Никто не мог понять. Да он и сам толком не понимал. Ему никогда не хватало смелости выйти на ней в море, и она так и провалялась здесь, в грязи, целых десять лет.

— Ну не дурь ли это? — восклицала миссис Фергюсон. — Купить старое корыто! Ты станешь посмешищем в яхт-клубе. Хоть бы о дочках подумал! Ну и что ты собираешься с этой развалюхой делать, раз уж купил?

Супруг ничего не отвечал. Просто стоял и чесал в затылке. Никакого вразумительного объяснения он предложить не мог. Да, поддался порыву, и вот теперь пожалуйста. Что-то шептало ему: «Купи да купи — на всякий случай!» — словно сирены его соблазняли.

Десять лет его яхта провалялась на берегу. «Adieu Sagesse»! Фергюсон искоса поглядел на нее и глубоко вздохнул. В эту минуту он был похож на большого бездомного пса.

Кто-то приближался к нему по пляжу, увязая в топком иле. Вот обогнул дерево, и стало видно — это Сэм, ловец крабов. Они улыбнулись друг другу, как заговорщики.

— Добрый вечер, Сэм!

— Добрый, сэр…

Старик Фергюсон закурил. Сэм прокашлялся и сплюнул, прикрыв ладонью рот.

— Вот пришел взглянуть на яхту, Сэм. Похоже, она еще крепкая, словно и не провалялась здесь столько лет. Я проверил, поковырял ножом.

Сэм погладил бороду и подмигнул.

— А что ей сделается, сэр? Ничего не сделается. Покрасить — и хоть завтра в море.

Они молча покурили.

— На ней хоть бы и в Америку доплыть можно. Ей-богу, я бы доплыл, и ни ведра воды бы не зачерпнул, — хвастливо заявил Сэм. — Вы гляньте, какая широкая. На шпангоут гляньте. Сейчас таких уже не делают, разучились…