— Наконец-то набралась храбрости прийти к тебе, — призналась она. — Все время хотела, но что-то меня удерживало — должно быть, глупая гордыня. Как подумаю, что ты не узнаешь меня, не вспомнишь… Я была на всех твоих спектаклях, представляешь? Вот ведь сентиментальная дурочка — до сих пор вырезаю из газет все заметки про тебя, вырезаю и вклеиваю в альбом!

Она поглядела на него и со смехом покачала головой. Он тихонько булькнул горлом, чтобы обойтись без слов.

— Видишь ли, я теперь живу в деревне, — продолжала она. — Выбраться в Лондон для меня целая история. Но уж если выбираюсь — раза два в год, — то всегда стараюсь попасть на твой спектакль. Не знаю, как так получается, но возраст на тебе совершенно не сказывается. Я-то теперь усталая старая фермерша, а ты все тот же мальчик, которого я знала: забавный, восторженный, вечно лохматый. Развела сантименты, да? Можно мне сигарету?

Она потянулась к сигаретнице на столе. Он не понимал, почему гостья ни намеком не выдает, кто она такая: хоть бы одно имя упомянула, одно название! А между тем они, очевидно, были близко знакомы. Просто нелепость! Бронзовое лицо, седые волосы, миссис Джон Пирс…

— Погоди-ка, — задумчиво произнес он, глядя в пространство, — когда же мы с тобой виделись в последний раз?

Она сурово следила за выражением его лица.

— Я только что сказала — лет тридцать тому назад, может быть, немного меньше. Время — такая непонятная штука. Знаешь, стоит мне только забыться и начать вспоминать — и я будто наяву слышу, как трогается с места твое такси и ты уезжаешь, клокоча от ярости, а я лежу на постели в полной уверенности, что разбитое сердце уже не склеишь.

Ого! Неужели все зашло так далеко?! Гневные слова… слезы… И после всего этого он начисто ее забыл!

— Вероятно, я повел себя как свинья, — сердито проговорил он. — Не понимаю, как мы могли рассориться!

Она запрокинула голову и рассмеялась:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы расстались из-за ссоры?! Не может быть, чтобы ты так думал. У нас с тобой ни одной размолвки не было. Уж это-то ты должен помнить.

— Помню, еще бы не помнить! — Он тоже рассмеялся, гадая про себя, заметила ли она его оплошность. — Мы с тобой всегда жили душа в душу, как лучшие друзья…

Она немного помолчала, склонив голову набок и раздумывая над его словами.

— Вот тут ты ошибаешься, — возразила она. — Беда как раз в том, что нам так и не удалось наладить крепкие дружеские отношения, это-то все и сгубило. Наверное, мы были просто слишком юны, чтобы здраво судить о жизни, юны и себялюбивы. Никакого представления об истинных ценностях. Будто жадные дети — объедались до тошноты.

Он серьезно кивнул, глядя на нее поверх бокала. Значит, у них был страстный роман. Тридцать лет назад… Он мучительно рылся в памяти, но все напрасно. У него возникло неприятное ощущение, что он скверно обошелся с сидевшей перед ним седовласой дамой. Правда, не прошло и минуты, как его оправдали.

— Я ни о чем не жалею, — вдруг объявила она. — Ни на миг. Влюбиться, до смерти влюбиться — это ведь лучше всего на свете, правда? Я только об одном иногда жалела — что вот так оттолкнула тебя. Мы ведь могли быть счастливы и дальше.

Выходит, он все-таки не виноват. Судя по всему, это он ушел от нее с разбитым сердцем. Трогательная картина. Ну почему у него такая отвратительная память? Он уже готов был разрыдаться над трагедией собственной юности.

— Да я тогда чуть не пустил себе пулю в лоб! — горько произнес он. — А ты, наверно, даже и не задумалась, какой это будет для меня удар. Знаешь, что я чувствовал? Что мне незачем больше жить, не за что держаться в жизни!

— Я догадывалась, что поначалу будет тяжко, — улыбнулась она. — Но ты быстро оправился — судя по всему.

Лично он был убежден, что страдал не один месяц, пока не пришел в себя. Да, тридцать лет назад эта женщина совершенно выбила у него почву из-под ног. По всему получалось, что они безумно любили друг друга, но она бросила его, разбила ему сердце. Он уже позабыл о кошмарной шляпке, об усталом, обветренном лице. И сочинил себе другую визави — юную, стройную. Перед глазами у него мелькали картины немыслимых безумств.

— Эти долгие дни вдвоем, — мечтательно протянул он. — Твое простое платьице… твои волосы… ты всегда зачесывала их назад…

Она озадаченно сдвинула брови:

— Дни? Днем-то мы с тобой почти не виделись.

— То есть ночи, — спохватился он. — Долгие-долгие ночи. Иногда луна рисовала на полу узоры. Ты закрывала глаза руками, пряталась от света…

— Правда?

— Правда-правда, сама знаешь. И мы частенько сидели голодные, без гроша в кармане. Разве что иногда удавалось наскрести на сэндвич с ветчиной — один на двоих. И ты зябла… Я давал тебе свое пальто… но ты презрительно морщила нос: «Лучше уж мерзнуть!» И тогда мне хотелось придушить тебя, я ведь так тебя любил, и…

Он осекся, ослепленный собственной фантазией и несколько задетый удивленным выражением на ее лице.

— Ничего такого я не помню, — призналась она. — Мне казалось, в деньгах ты не нуждался. И нам незачем было делить пополам сэндвичи с ветчиной, мы почти всегда ужинали с мамой.

Он сердито уставился на нее, оскорбленный в лучших чувствах. Его версия была куда романтичнее. А она все испортила. Вот зачем было приплетать сюда каких-то родственников?!

— Я твою мать терпеть не мог, — холодно процедил он. — Мы никогда не ладили. Просто не хотел тебе говорить.

Она смотрела на него в полном недоумении:

— Почему ты не сказал?.. Ты же знаешь, это бы все изменило!

Он только махнул рукой: при чем здесь ее мамаша? Он думал о себе — юном, несчастном, по уши влюбленном… Все остальное отодвинулось на второй план.

— Поначалу я пробовал пить, — мрачно продолжал он. — А толку? Не мог прогнать из головы твое лицо — ни на миг, ни днем ни ночью. Это был полнейший, кромешный ад…

— А как же твои грандиозные планы? Честолюбие всегда подпитывает интерес к жизни. Тем более когда к тебе пришел успех…

— Честолюбие? Успех? — Он разразился горьким смехом и швырнул недокуренную сигарету в камин. — Все это ерунда в сравнении с моей любовью к тебе! Как ты не понимаешь? Когда ты отвергла меня, я был сломлен, я погиб навсегда! Ты отняла у меня