Шрифт:
Закладка:
– Понял, сейчас скажу.
Прокричав в салон, что сейчас будет посадка, я отгородился от всех вещмешком, положив чехол с винтовкой на пол, прижал к себе обоих псов и стал ждать удара. Как такового его не было. Ну да, потрясло изрядно, покидало туда-сюда, но пробороздив длинные колеи в снегу, мы совершили вынужденную аварийную посадку, сев на шасси. Один из генералов тут же стал командовать, однако порядка от этого не прибавилось, крики, гомон, вопли, стоны раненых, так что, подхватив вещмешок, устроив его за спиной, в одну руку винтовку, в другую руку ошейник Волка (Баламут за нами двигался), направился к дверям, которые пытались выбить двое командиров. Похоже, их заклинило, одна из пуль истребителей попала в замок. Двигаться было сложно, дважды с ног сбивали, паники хватало, и один раз я сам поскользнулся в пролитой крови. Но когда дверь с хрустом выбили, я одним из первых оказался у створки и вывалился на мокрый лёд. Лёд?
– Бежим! Это озеро, самолёт тонет! – заорал я и, вскочив на ноги, отбежал в сторону на сухое место.
Теперь мне был понятен тот странный треск, что продолжался даже когда самолёт замер. Я его поначалу принял за потрескивание остывающего металла, схоже было, но нет, это трещал лёд. Штаны, тулуп на груди и валенки были мокрыми от воды, а вокруг минус двадцать.
Мой крик услышали, самолёт действительно своим весом продавливал не успевший хорошо промёрзнуть на большие глубины лёд. А что, сейчас только начало декабря. Почти сразу большая часть пассажиров покинула самолёт, некоторые встав цепочкой, в воде по щиколотку, стали передавать мешки с документацией. Отойдя в сторону, я подошёл к экипажу. Все трое, включая борт-стрелка, были тут. Штурман пришёл в себя. Бесцеремонно отстегнув планшет, я достал карту и осмотрел её. Помощь штурмана пришла вовремя, я смог определиться с нашим местоположением. Это лесное озеро, имевшее вытянутую форму, на карте значилось.
– Понятно, мы в заднице. До линии фронта почти сто километров.
И тут я засмеялся. Не ожидавшие этого лётчики вытаращили на меня глаза.
– Да я просто подумал, что за то, чтобы меня закинули к немцам в тыл, я подарил полковнику трофейный пистолет.
– Ну хоть чувство юмора у тебя есть, – усмехнулся Веретенников.
– Оно у меня всегда было, – отмахнулся я и, свистнув псов, да они и так не далеко были, направился к большой группе пассажиров. Там, похоже, шёл серьёзный диспут, доходивший до криков.
Не успел дойти, как и всех других, меня отвлёк шум и хруст льда, самолет, наконец проломив до конца лёд, начал тонуть. Вот он ненадолго задержался, крылья удерживали, но одно почему-то надломилось, и, задрав второе, тот ушёл вниз, мелькнув напоследок хвостом. Глубина приличная, я даже удивлён. А вот крыло с горевшим ранее мотором осталось на льду и не тонуло, видимо так и вмёрзнет в него. Как я понял, борт успели полностью выгрузить, даже пулемёт стрелка сняли. Тот так с ним в обнимку и ходил с сидором, забитым запасными лентами. А так гора груза из салона была складирована недалеко от группы командиров, её охранял тот самый капитан с автоматом.
Когда я подошёл, то разобрался, о чём был спор. В салоне самолёта, как выяснилось, присутствовали два генерал-майора и один контр-адмирал. Это его мы из Новороссийска забирали. Я думал, там генерал будет. Тут же удалось узнать, что все трое были из разных ведомств и друг с другом не пересекались, то есть старшего над другими не было, в должностях считай, равнозначны, а спор был в том, кто командовать будет. Кому что. Совсем охренели, даже не ожидал.
Вся эта свара возмутила меня до глубины души. Ворвавшись в центр группы командиров, я заорал в возмущении:
– Да вы совсем обалдели?! Мы в тылу врага, в глубоком тылу, нужно собираться и уходить, а вы свару устроили. Да какие вы командиры? Как дети, честное слово, вас от мальчишек отличает только то, что члены больше и игрушки настоящие. Значит так, я знаю, как нам добраться до своих, опыт у меня есть. Да, летом, не зимой, но проблем я не вижу, справлюсь. Всё же охотник, сын лесника. Поэтому сообщаю такую новость: с вами, ухарями, я не пойду, погубите всех, поэтому пойду один, в этом случае выйти к своим смогу со стопроцентной уверенностью. Это если один пойду или сам командовать над вами буду. Там процентов шестьдесят-семьдесят, всё от случайностей зависит. Поэтому говорю: я ухожу, кто хочет выжить и оказаться у своих, прошу за мной, кто решит остаться, девяносто процентов или замёрзнет тут, или угодит в плен. Десять процентов – это то, что вы партизан найдёте. Но я бы на это не рассчитывал, раньше или замёрзнете, или к немцам в руки попадётесь. Всё что хотел, сказал, думайте.
Оставив шокированную моими речами группу командиров стоять на месте, я вернулся к летунам. Кстати, как таковых погибших не было, у штурмана касательное ранении головы и плеча, у двоих пассажиров переломы, у обоих руки сломаны. Ещё у одного пулевая рана была на руке. Это в луже его крови я умудрился поскользнуться. Всех уже осмотрели, один из командиров настоящим военврачом оказался, они все получили или ещё получали медицинскую помощь. Закончив с тремя командирами, военврач как раз осматривал ранения штурмана, успокаивая того, что ничего серьёзного нет. Лёгкая контузия от ранения в голову, пару дней постельного режима.
– Я слышал, о чём ты говорил, – сказал военврач, продолжая осмотр ранения плеча. – Знаешь, я бы пошёл с тобой. Уверенности у тебя в своих силах больше, чем у всех остальных, вместе взятых.
И ты действительно знаешь, как выжить в этих лесах. Я городской, лес меня пугает.
– За свой экипаж говорю так же, – встал Веретенников. – Мы с тобой идём, если командиры не договорятся. Пусть они старше меня по званию, и я обязан подчиняться, но никого среди них из ВВС нет, так что, если что, думаю, удастся избежать трибунала при возвращении.
– Вот и ладно. Справимся, парни.
– Партизан будем искать? – сразу уточнил стрелок, видимо опередив других.
Я кивнул и, мельком оглянувшись на продолжавших спор командиров, ответил:
– Да. Свяжемся с Большой землёй и постараемся вызвать самолёт. Думаю,
