Вот из-за Игоря я и помню, что на вечере молодых поэтов была до своего шестнадцатилетия, а значит, гимназию еще не окончила. Молодые поэты и их стихи интересовали меня мало, просто мне стало известно, что на вечере будет Игорь. Беспокоилась: а вдруг придет с барышней? Но, о радость, пришел со своей мамой. Это была дама с общественной жилкой, организовала у себя дома кружок «Русские девушки», чем они там занимались, не знаю, вступила бы непременно, но принимали начиная с семнадцатилетнего возраста. Игорь окончил Политехнический институт, к литературной молодежи отношения не имел. Это, видимо, мама интересуется молодыми творческими силами, а Игорь, почтительный сын, маму сопровождает. Не помню ее простоволосой, на голове всегда либо шляпка, либо шарф в виде тюрбана, некрасивая, длинное лошадиное лицо, лишь серые глаза узкого разреза — Игоревы… В актовом зале поэты создали интимную обстановку. Стихи читали не на эстрадном возвышении, а стоя к нему спиной, горели две-три лампы, стулья для нас, немногочисленной публики, были расставлены полукольцом, а за нами пуста и темна остальная часть зала. Игорь с матерью сидели где-то в середине полукольца, я — на правом краю вблизи окна, мы уже поздоровались, я в честь мамы привстав (в те далекие времена мы были почтительны к взрослым), вечер начался, поэты один за другим… Кто они были? Что читали? Все исчезло, все размылось в памяти. Не стихами были заняты мысли. И не поэтами. Я не на них смотрела, а мимо них, устремив взгляд вбок, задача — не поворачиваться к Игорю профилем, терпеть не могла свой профиль, анфас лицо мое выглядит лучше, повезло, что я сижу на краю этой подковы из стульев, а он — в середине. Вот я и глядела на закрытую боковую дверь — она непосредственно против окна и моего стула, — глядела задумчиво, будто слушая стихи, не слыша ни единого слова, краем глаза косилась иногда на Игоря, а он — взглянул ли на меня хоть раз? Кто были эти поэты, лица не имеющие, сколько их было? Лишь двое остались в памяти. Звуки фортепьяно. Белые, длиннопалые, худые руки на клавишах, на них падает свет торшера, а лицо играющего и стихи читающего — в тени. Мелодекламировал А. А. Грызов. Он работал в ХСМЛ, кажется, секретарем директора, к школе отношения не имел, но его длинная фигура мелькала в коридорах, была привычной. Писал стихи. Псевдоним: Алексей Ачаир. В среде дальневосточной эмиграции прославился двумя строчками:

И за то, что нас родина выгнала,

Мы по свету ее разнесли.

Звуки фортепьяно и знакомая фигура Грызова отвлекли меня от созерцания двери. А затем к эстрадному возвышению подошла Лариса. Вряд ли она была единственной женщиной в литературном кружке, но других юных поэтесс я не видела и не слышала, а эту — увидела. Потому ли, что она, синеглазая и темноволосая, была очень красива? И стихи ее услышала. Что она читала в тот вечер? Это, быть может?

…И неслась неокрыленной птицей

Тень моя по рисовым полям,

И дрожали синие зарницы,

И чертили сумрак тополя.

Паровоз выхватывал пространство

И швырял его по сторонам…

А может быть, это?

Благодарю тебя, осенний день,

За то, что ты такой бездонно-синий,

За легкий дым маньчжурских деревень,

За гаолян, краснеющий в низине,

За голубей, взметающихся ввысь,

Как клочья разлетевшейся бумаги,

За частокол, что горестно повис

Над кручей неглубокого оврага…

Позже, в Шанхае, Ларисе удалось выпустить книжку своих стихов, некоторые из них я помню до сегодня. Аплодировали ей дружно, я отбивала себе ладони, радуясь этому сочетанию красоты и одаренности, об Игоре забыла, но вот после Ларисы вышел некто, лица не имеющий, Лариса исчезла, а я подумала: в нее все непременно должны влюбляться! И тут — вспомнила об Игоре. Склонив набок голову с изумительным пробором, Игорь слушал мать, она ему что-то оживленно шептала, вероятно, восхищается молодой поэтессой и, быть может, мечтает вовлечь ее в кружок «Русские девушки»; чем они там, интересно, занимаются — гладью вышивают, хороводы водят, песни поют? Чем-то раздражала Игорева мама в своем тюрбане из полосатого шарфа, и был неприятен Игорь, моего присутствия не замечавший. А впрочем, на что надеяться таким, как я, когда рядом есть такие, как Лариса?

Юность. Самая светлая пора человеческой жизни. Самая ли светлая? Беззащитен и растерян человек в юные годы. Встречи с самим собой еще не произошло, а бывает так, что и вообще не произойдет… Юность. Тревожное время непонимания, кто ты, на что способен, время метаний, разочарований, мук неудовлетворенной гордости, даже — отчаяния…

Итак, вечер, когда я впервые увидела Ларису, в память впечатался. А дальше — смутно. Познакомились уже в Шанхае, но кто нас познакомил, но где и когда мы стали называть друг друга на «ты», не помню. Жили своими заботами, встречались редко. Я неожиданно для себя стала газетным фельетонистом, ни в каких литературных кружках, однако, не участвовала, а они в Шанхае были, и я знаю, что Лариса писать стихи продолжала. Молодые стихотворцы где-то собирались, свои произведения друг другу читали, а некоторым удавалось и сборник издать. Был такой сборник и у Ларисы. Куда они делись, эти бедные книжки, разбросанные «в пыли по магазинам, где их никто не брал и не берет», и «черед» которых так никогда и не наступил? Стихи писались для души, доходов не сулили, поэты перебивались случайными заработками, но были счастливцы, имевшие постоянную работу либо в иностранной фирме, либо в полиции одной из концессий. А Лариса — танцевала. Я видела ее в ночном клубе на десятом этаже Катэй-отеля. Столики полукругом, на возвышении — маленький джаз, а в середине зала танцуют посетители и выступают актеры-эстрадники. Вот там, выхватываемая из полутьмы лучом света, откуда-то сбоку направляемого, двигается высокая и гибкая женщина: вечернее платье с открытой спиной, в руке сигарета в длинном мундштуке. Кажется, это так и называлось: «Танец с мундштуком». Не было в этом танце никаких акробатических трюков, просто точные, красивые движения под музыку. Были у нее и другие танцы. Кто их придумывал, кто режиссировал? Этот вопрос я задала Ларисе спустя множество лет. Она ответила: «Да я сама…» Сколько же всего она умела! В Шанхае мы виделись случайно и нечасто, ну, а потом я уехала, а Лариса осталась…