Шрифт:
Закладка:
Ну что ж, тетя Эдме. Отныне этот издавна мною любимый концерт свяжется с вашим появлением на пороге комнаты, с вашими маленькими руками, державшими пластинку, как поднос, с вашим лицом и с кроткой улыбкой дяди Поля…
Молодой англичанин, привезенный Катей, темноволос, строен и красив. Зовут его Джон. Кто он ей? Жених? Возлюбленный? Мы ничего не знаем. По-видимому, и он о нас ничего не знает. Позже нам стало известно, как было дело. Он спросил Катю, где она проводит уик-энд. У сестры на курорте в Бретани. И если сестра разрешит, он тоже может с ней поехать. Сестра разрешила, они сели в самолет и поехали. Ну хоть бы в самолете ей рассказать Джону, в какую пеструю компанию он попадет! Но, быть может, в самолете оба надели наушники и, от всего отключившись, погрузились в мир музыки. Не знаю. Во всяком случае, выражение растерянности не покидало лица Джона во время второго завтрака. Обилие пожилых родственников. Кто кому кем приходится? Это ему сообщили, знакомя, но где ж запомнить! А главное — за столом одновременно звучат два языка, и на второй, уж совершенно Джону непонятный, откликаются маленькие дети!
По правую руку Джона — Катя. По левую — я. За столом звучат уже три языка. Не семейный завтрак, а заседание Организации Объединенных Наций!
Джон был мил, вежлив, улыбался, а в глазах растерянность: господи, где я, куда я попал? Я решила ему все объяснить, но еще больше его изумила. Из Москвы? То есть как из Москвы? Вы там постоянно живете? Да, я там постоянно живу. Никогда еще не приходилось Джону близко видеть человека, постоянно живущего в Москве. Интересно. Даже экзотично, но он просто не был к этому готов! Чтобы немного его отвлечь, я стала спрашивать, чем он занимается (брокер, как Катя), живы ли его родители? Да. Живут в Гонконге. А сам он живет в Лондоне. Но родился в Бангкоке. В течение нескольких неприятных секунд я не могла вспомнить, где он находится, этот Бангкок. Вспомнила. Таиланд. Отлегло. И все же, и все же… Мало мне Орана, Гуэ, Сайгона, Парижа, Лондона! Ведь если Катя вздумает выходить замуж за этого юношу, к моей жизни еще и Бангкок с Гонконгом примешаются!
Всей компанией идем на улицу проводить тетю Эдме и дядю Поля: Жиль везет их в Нант к поезду. Было много восклицаний, трогательного прощания с детьми, поцелуев, объятий, обещаний писать, все, включая Колю, сидевшего на руках у Дади, махали вслед автомобилю. Махал и Джон с тем же выражением растерянности. Он, по-моему, так и не взял в толк: кто именно уехал, куда и почему.
Под вечер сижу в саду с книгой. Тишина нарушается смехом, английским говором, доносящимся с площадки перед домом. Откуда-то вернулись Катя и Джон. Окликаю по-русски: «Катерина! Поди-ка сюда!»
Явилась. В теннисном облачении: белые шорты, белая рубашка, кеды, носки.
— Да, тетка? (Ей нравится так меня называть.)
— Скажи, кто он тебе, этот Джон?
— О! Просто знакомый.
— Давно ты его знаешь? Где познакомились?
— Одна неделя. Встретила у друзья.
— Замуж за него не собираешься?
— О, нет, тетка. Он хорошо играет в теннис.
— Ладно. Беги.
Итак: знакома всего неделю, притащила его сюда в качестве партнера для тенниса. Отплыли, значит, от меня Гонконг, где он родился, и Бангкок, где живут его родители. Ах, нет. Наоборот. Родился в Бангкоке, а родители живут в Гонконге. Впрочем, зачем я напрягаюсь? Теперь мне это все равно. Эта география меня уже не касается. И по-видимому, не коснется.
Но откуда мне известно, что коснется меня, а что — нет? И кому из нас вообще дано это знать?
Лариса
Мы умрем, а молодняк поделят Франция, Америка, Китай…
Мы с племянницей Вероникой, у которой я гостила, однажды утром отправились в Буживаль, чтобы увидеть дом, где жил Тургенев. Дом стоит в парке, на холме, с улицы его не увидишь, и мы бы не увидели, могли мимо проехать, но не проехали — остановила доска с надписью. Прохожих уведомляли, что тут, наверху, жил «великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев». Латинские буквы к написанию наших имен непривычны, особенно трудно далось им отчество «Сергеевич», и всю жизнь знакомые слова выглядели свежо, глаз не скользил по ним привычно, глаз задерживался — и радовался. Чему? А вот приятно было видеть эту доску, эту надпись в парижском пригороде, хотелось обратить на нее внимание прохожих, но прохожие шли мимо. Их, впрочем, было мало. Зато постоянно мелькали автомобили.
В парке, близ дорожки, ведущей наверх, расположились рабочие, они жгли костер, нужный им, видимо, для какого-то их дела, а жара в тот день стояла тридцатиградусная. Треск сучьев, веселящий душу в морозный денек, души не веселил, а в пламени хорошо разгоревшегося костра было что-то адское. Рабочие в запачканных куртках и сдвинутых на затылки шлемах напоминали веселых молодых дьяволов, изъясняющихся по-французски. От них мы узнали, что дом ремонтируется, к нему близко не подойдешь (чем-то огорожен), но мы продолжили наш путь наверх, убыстрив шаги, и шли, пока спины не перестали ощущать дыхания адского огня. Ну, уж раз я здесь, надо хоть издали посмотреть на этот дом, его откроют нескоро, а попаду ли я сюда еще раз — неизвестно. Я уселась на пень. Вероника стояла рядом.
Дом был белый, двухэтажный и, видимо, просторный. Он был повернут ко мне углом, с моего пня мне были видны левая торцовая стена и стена фасада. Окна и торца, и фасада смотрели в парк, а торцовая стена лишь немного уступала по ширине стене фасада. Вилла в итальянском стиле. Я не разбираюсь в архитектурных стилях, где-то вычитала, что в итальянском, и это застряло в памяти. А то, что на этой вилле не Тургенев жил, а Полина Виардо с семьей, в памяти не застряло. Дом же Тургенева (он называл его «шале») я видеть не могла. Он стоял выше и правее виллы, был ею загорожен.
Спустя год мы вновь поедем в Буживаль и побываем в только что открытом музее. Вместе с небольшой группой молодых французов будем бродить по комнатам «шале» вслед за гидом, мужчиной средних лет. Молодые французы почтительно внимали объяснениям,
