Дорогой Тео,

вчерашний день я вновь провел с этим бельгийцем, чья сестра – одна из двадцатников[248]. Погода была не лучшая, но день отлично подходил для беседы. Мы прогулялись и все равно увидели много прекрасного на арене для боя быков и за городом. Обстоятельнее поговорили о нашем плане: если за мной остается жилье на юге, он должен создать что-то вроде базы в краю угольщиков. Тогда Гоген, я и он – если кто-нибудь задумает настолько значительную картину, что потребуется путешествие, – сможем менять местожительство, живя порой то на севере, но в знакомых местах, где у нас есть друг, то на юге. Ты вскоре увидишь этого молодого человека с Дантовым лицом, так как он приедет в Париж, и если у тебя будет место и ты сможешь его приютить, то окажешь ему большую услугу. Это видный мужчина, и я надеюсь, он станет видным художником. Он любит Делакруа, о котором мы вчера много говорили, и ему знаком неистовый этюд с лодкой и Христом.

И вот благодаря ему я наконец сделал первый набросок картины, о которой давно мечтаю, – «Поэт». Он мне позировал. Его красивая голова и лицо с зелеными глазами на моем портрете выделяются на фоне темного ультрамаринового неба; одежда – короткая желтая куртка, воротник из небеленого полотна, пестрый галстук. У нас было два сеанса в один день.

Вчера я получил письмо от сестры, которая видела много всего. Было бы неплохо, если бы она вышла за художника.

В конце концов, нужно побуждать ее развивать свою личность, а не свои художественные способности.

Закончил «Бессмертного» Доде. Очень понравились слова скульптора Ведрина о том, что слава – это все равно что сигара, взятая в рот зажженным концом.

Теперь «Бессмертный» решительно нравится мне меньше, намного меньше «Тартарена».

Знаешь, мне кажется, что «Бессмертный» уступает «Тартарену» по колоритности, поскольку множество метких и точных замечаний наводят на мысль о безотрадных картинах Жана Беро, таких сухих, таких холодных. Ну а «Тартарен» – поистине великая вещь, шедевр, по своему величию стоящий рядом с «Кандидом».

Очень тебя прошу, по возможности ставь на воздух мои картины, написанные здесь и еще не просохшие. Если они окажутся запертыми где-нибудь или в темноте, краски пострадают. Что до портрета девочки, жатвы (широкий пейзаж с руиной на заднем плане и цепью Альп), маленькой марины и сада с плакучими деревьями и хвойными кустами, было бы хорошо, если ты сможешь, натянуть их на подрамники. Я, в общем-то, привязан к ним.

По рисунку с маленькой марины ясно видно, что она выполнена тщательнее прочих.

Я заказываю 2 дубовые рамы для моей новой головы крестьянина и этюда к поэту. Ах, дорогой брат, порой я так хорошо знаю, чего хочу. И в жизни, и в живописи я вполне могу обойтись без доброго Господа, но не могу, страдая так, обойтись без чего-то большего, чем я сам: это моя жизнь, моя способность творить.

Если эта способность обманула наши надежды в физическом плане и мы стремимся производить на свет мысли вместо детей, то благодаря этому все же принадлежим к человеческому роду. Я хочу, чтобы в моих картинах было нечто утешительное, как в музыке. Я хочу изображать мужчин или женщин, в которых есть что-то вечное, символом чего некогда был нимб и что мы стараемся передать через сияние, через мерцание наших красок.

Задуманный таким образом портрет не становится картиной Ари Шеффера только из-за того, что на заднем плане есть синее небо, как в «Святом Августине». Ибо в Шеффере очень мало от колориста.

Скорее, это близко к тому, что искал и нашел Эж. Делакруа в своем «Тассо в темнице» и многих других картинах, изображающих настоящего человека. Портрет – портрет, где читаются мысли и душа модели, – по-моему, должен непременно явиться.

Мы с бельгийцем вчера много говорили о выгодах и невыгодах этого места. И пришли к согласию относительно тех и других. А также относительно того, какой огромный интерес представляет возможность менять местожительство – то на севере, то на юге. Он пока останется с Макнайтом – так дешевле жить.

Для него, думаю, это плохо: жить с бездельником – значит превращаться в бездельника. Думаю, тебе будет приятно познакомиться с ним, он еще молод. Думаю, он спросит у тебя совета насчет приобретения японских гравюр и литографий Домье. Что касается последнего – Домье, – хорошо бы купить их еще, ведь позже мы не сможем их достать.

Бельгиец сказал, что они с Макнайтом отдают 80 франков за жилье и питание. Вот как все меняется, если жить вместе! Мне приходится платить 45 в месяц только за жилье. И я возвращаюсь к своим расчетам: вместе с Гогеном я стану тратить не больше, чем трачу один, и это будет безболезненно.

Следует полагать, что они устроились очень скверно, – я говорю не о постели, а о возможности работать у себя дома.

Итак, мои мысли по-прежнему идут в двух направлениях: первое – материальные трудности, необходимость делать то и это, чтобы прожить, второе – исследование цвета. Я все еще надеюсь обнаружить кое-что в этом смысле. Выразить чувства двух влюбленных, сочетая два взаимодополняющих цвета, смешивая их, применяя контрастные к ним цвета, улавливая таинственный трепет близких тонов. Выразить мысль, скрытую в голове, посредством сияния светлого тона на темном фоне. Выразить надежду при помощи звезды. Пыл какого-нибудь существа при помощи лучей заходящего солнца. Это, конечно, не реалистичная обманка, но разве это не реально существующая вещь? До скорого. Я сообщу тебе, когда может приехать бельгиец, так как завтра увижу его.

Жму руку.

Бельгиец сказал, что у них дома есть работа де Гру – эскиз к «Молитве перед едой» из брюссельского музея.

«Портрет бельгийца» кое-чем напоминает портрет Рейда, который есть у тебя, если говорить об исполнении.

677. Br. 1990: 680, CL: 534. Тео Ван Гогу. Арль, воскресенье, 9 сентября 1888

Дорогой Тео,

я только что отнес на почту набросок новой картины, «Ночное кафе», – а также другой, сделанный раньше. Возможно, все кончится тем, что я стану изготовлять японские гравюры.

Вчера занимался меблировкой дома. Как мне сказали почтальон с женой, две кровати, если брать прочные, обойдутся в 150 фр. каждая. Полагаю, они правы во всем, что касается цен. А значит, нужно маневрировать, и вот что я сделал: купил кровать орехового дерева и другую, из дешевого дерева, которая будет моей, – я распишу ее позже.

Наконец, я купил постельное белье для одной кровати и два соломенных тюфяка. Если приедет Гоген или кто-нибудь другой, его постель будет готова в одну минуту. Я с самого начала хотел обставить дом не только для себя одного, но так, чтобы приютить кого-нибудь еще.

Разумеется, это поглотило бóльшую часть денег.

На остальное я купил 12 стульев, зеркало и всякую необходимую мелочь. В общем, на следующей неделе я уже смогу въехать и остаться там.

Другие могут селиться наверху, в самой прелестной комнате, – я обставлю ее как можно лучше, как дамский будуар, с подлинным артистизмом. У меня будет своя спальня, я хочу сделать ее совсем простой, но поставить квадратную и основательную мебель:

кровать, стулья, стол – все из дешевого дерева. Внизу – мастерская и еще одна комната, тоже мастерская и одновременно кухня.

Когда-нибудь ты увидишь картину с этим домиком, солнечным днем или с освещенным окном и звездным небом.

Теперь ты можешь считать, что в Арле у тебя есть собственный загородный дом. Я воодушевлен идеей обставить его так, чтобы ты был доволен и чтобы весь стиль мастерской говорил о ее предназначении.

Допустим, через год ты приедешь отдохнуть сюда и в Марсель, все окажется готово – как я представляю себе, дом будет полон картин сверху донизу.

В комнате, где поселишься ты или станет жить Гоген – если Гоген приедет, – белые стены будут украшены большими желтыми подсолнухами.

Утром, открыв окно, можно видеть зелень садов, восходящее солнце и въезд в город.

Ты увидишь эти большие картины, букеты из 12, из 14 подсолнухов, в совсем маленьком будуаре с прелестной кроватью и элегантной обстановкой. Это будет необычно.

Ну а мастерская – красные плитки пола, белые стены и потолок,