сот человек ничего не даст, а выступление всех уже кое-что значит: это значит, что «Нептун» прогорит. Это значит – показать кому следует свою силу, это значит – действовать, действовать!.. А тут вдруг оказывается, что никакой забастовки не будет!

Лоб Джека сморщился, как от боли. Джек походил на глухонемого, который пытается осмыслить что-то непонятное. Он пробормотал:

– Это собрание никуда не годилось. Нам надо устроить другое. Надо что-нибудь делать… Ради бога, дайте кто-нибудь покурить!

Тотчас же Вуд протянул ему папиросу. И эта и другие папиросы были добыты на улице из автомата, который Вуд наловчился «обрабатывать». Слэттери подал Джеку зажженную спичку, прикрывая ее рукой. Джек только наклонил свое мертвенно-бледное лицо и жадно затянулся, потом оглядел окружавших его людей и заговорил громко:

– Слушайте, ребята. Сегодня в восемь – митинг. Поняли? Передайте дальше. В восемь часов!

Слова эти были переданы дальше, а Джейк Уикс полуиспуганно-полузаискивающе запротестовал:

– Смотри, Джек, отвечать придется тебе.

– А, наплевать! – сказал Джек все с той же бесшабашностью. – Можешь сидеть дома, если хочешь. Или беги в больницу к своему Берту.

Грубое лицо Уикса покраснело, но он промолчал: с Джеком Риди лучше было не связываться.

– Ну, идем! – обратился Джек к остальным. – Вы намерены тут торчать всю ночь, что ли?

Он пошел вперед, прихрамывая, по Каупен-стрит и вошел в трактир «Привет». Джек не открывал рукой вертящуюся дверь, он нажал на нее плечом и прошел. Остальные сделали то же самое.

Трактир был полон, за стойкой стоял Берт Эмур. Уж много лет стоял Берт за этой стойкой, словно врос в нее, меднолицый, гладковолосый, с аккуратно закрученным на лбу коком, как будто зализанным коровой.

– Здорово, Берт, – сказал Джек с угрожающей любезностью. – Что вы будете пить, ребята?

Все спутники ответили на вопрос, и Берт наполнил кружки. Никто не платил, и в усмешке Берта выражалось беспокойство.

– Наливай, Берт, – скомандовал Джек, и Берт дрогнул. Его медно-красное лицо стало еще краснее. Но все же он снова наполнил кружки. Простояв столько лет за прилавком в «Привете», Берт Эмур знал, когда следует наливать, улыбаться и ничего не говорить. Торговля спиртными напитками имела свои особенности, и Берт понимал, что ему лучше не ссориться с Джеком Риди и его компанией.

– Скверная это история, Джек, – начал Берт, пытаясь завести разговор, – скверная вышла история с молодым Уиксом.

Джек притворился, что не слышит, но Ча Лиминг вежливо перегнулся через прилавок:

– А тебе что об этом известно?

Берт поглядел на Лиминга и решил, что благоразумнее не отвечать на его вопрос. Ча был весь в отца, Боксера Лиминга, с той только разницей, что Ча побывал на фронте и стал как-то современнее. На войне Ча получил медаль, и после демонстрации на «Снуке» на прошлой неделе он привязал эту медаль к хвосту бездомного пса. Пес бегал по всему городу, волоча в грязи красивую боевую медаль, и Ча окрестил его «героем войны». «За такую штуку не миновать тюрьмы, и рано или поздно Ча туда непременно угодит», – думал Берт.

Берт протянул руку, чтобы взять обратно бутылку виски, но, раньше чем он успел это сделать, Джек взял бутылку с прилавка и отошел к столику в углу. Все двинулись за ним. За столом сидело несколько человек, но они спешно ретировались. Джек и его товарищи уселись и начали беседовать. Берт издали наблюдал за ними, обтирая прилавок. Он не спускал с них глаз.

Они сидели за столом в углу, толковали о чем-то и пили, доканчивая бутылку. Вокруг них скоплялось все больше народу, слушали, принимали участие в разговоре, пили. Шум становился все более и более ужасающим, все говорили разом, горячо обсуждая историю с Уиксом, бездеятельность Геддона, прекращение выдачи ссуд из Союза, надежды на новый закон о копях. Говорили все, кроме Джека Риди.

Джек сидел у стола, глядя в одну точку своими мертвыми глазами. Он не был пьян, никакое количество выпитой водки не могло опьянить Джека – это-то и было хуже всего. Его узкие губы были крепко сжаты, и он все время кусал их, словно давая выход накопившейся злобе. Жизнь наполнила горечью душу Джека. Весь он был воплощенная внутренняя боль и полными боли глазами глядел на страдающий мир. Душу Джека сформировали и несчастье в шахте, и война, и мир, унижения и муки безработицы, лишения, вечные ухищрения как-нибудь прожить, заклад вещей, жестокость нищеты, опустошенность, более страшная, чем голод. Все эти разговоры приводили его в отчаяние: горланят без толку, болтают на ветер. И то же самое будет на митинге в восемь часов – слова, слова, ничего не стоящие, ничем не помогающие, ни к чему не ведущие! Чувство глубокой безнадежности овладело Джеком.

Вдруг дверь распахнулась, и в трактир ворвался Гарри Кинч. Гарри был племянником того самого Вилла Кинча, который много лет тому назад прибежал сюда, когда Ремедж отказал ему в обрезках для его маленькой дочки Элис. Но и тут сказывалась разница поколений. Гарри гораздо лучше разбирался в политике, чем Вилл. И у Гарри в руках был последний номер «Аргуса».

Он остановился на одно мгновение, оглядывая посетителей, затем прокричал:

– Об этом написано в газетах, товарищи! Наконец-то все ясно… – Голос его обрывался. – Нас продали… обманули…

Все глаза обратились на Кинча.

– Что такое? – спросил хрипло Слэттери. – О чем ты, Гарри?

Гарри откинул волосы со лба:

– В газете напечатано… новый закон… это величайшее надувательство, такого еще не было… Они не дали нам ничего, товарищи. Ни единого… – Тут голос совсем изменил ему.

Гробовая тишина наступила в трактире. Все знали, что им было обещано. И бессознательно надежды каждого из этих людей были сосредоточены на новом законопроекте.

Первым зашевелился Джек Риди.

– Покажи скорее газету! – сказал он. Схватил ее и принялся читать. Все склонились над столом, толкая друг друга, вытягивая шеи, чтобы заглянуть в газету, где крупным шрифтом были напечатаны все пункты предательского закона.

– Клянусь богом, так и есть! – сказал Джек.

Ча Лиминг, уже полупьяный, в бешенстве вскочил со стула.

– Это уж слишком, – заорал он. – Мы этого так не оставим!

Все заговорили разом, поднялся шум. Газета переходила из рук в руки. Теперь встал и Джек Риди, снова хладнокровный, сдержанный. В этом хаосе он прозревал новые возможности. Глаза его уже больше не были мертвы, они горели.

– Дай еще виски, – сказал он. – Живее!

Он залпом выпил виски, оглядел присутствующих, затем крикнул:

– Я иду в клуб. Кто хочет, может идти за мной!

Раздался ответный рев. Все кинулись за Джеком. Толпа хлынула из трактира в грозовую тьму