Шрифт:
Закладка:
В общем, — как будто здоров, но… наплевать.
148
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
Посвящаю Оле Субботиной
О мышах и проч.
(Элегия)
«Жизни мышья беготня,
что тревожишь ты меня?..»
А. Пушкин
Мышей она страшилась пуще Бога,
Мышам она «всю душу» отдала, —
Не потому ль и ласки так немного
В последних письмах мне дала..?
Мышей голландских стоит ли страшиться?
Они — кошмар голландских серых снов:
Пусть миллиард их в грязи копошится, —
Сей символ тлеющих _о_с_н_о_в!
Мышам — мышиное, себе ж — крепи надежды,
Пресветлой, радостной и нежной вновь пребудь.
Ну, что-нибудь мышам пожертвуй из одежды…
А для меня — _в_с_е_й_ _п_р_е_ж_н_е_й_ будь.
Ваня
16. II.1942
Париж
Это, если и не «драгоценность», то хотя бы — как «курьез» — ну, еще оправдает «хранение».
[К письму приложена открытка: ] Возвращается, по принадлежности — собственнице, как драгоценность, достойная хранения[247].
И. Ш.
16. II.42
Paris
149
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
18. II.42 6 вечера
Дорогая моя Ольгунка, светлый мой ангел, очень меня тревожит твоя подавленность. Ты больна, детка моя родная, ты истомлена, и я ума не приложу, — ну, как я мог бы тебе помочь! Надо тебе лечиться от нервного переутомления, нужен и фитин, и бром, и — мышьяк! Необходимы вспрыскиванья, необходим и селюкрин… черт меня догадал забыть — еще дослать с монахом! но если у тебя еще есть — принимай. Ну, что мне сделать для тебя… как тебя вырвать из этой ямы голландской, дать тебе солнца, _ж_и_з_н_и, Оля моя бесценная! Душевная опустошенность еще… не видишь цели жизни! Е_с_т_ь_ у тебя цель эта, есть же..! Воля только у тебя пропала, а ее надо вернуть — силы физические-нервные укрепить, — и «запоешь». Я весь душой с тобой, я волей своей хочу укрыть тебя от изнурения, радость тебе влить в сердце, мое счастье, моя бедняжка, одинокая моя! Оля, верни же _в_е_р_у! Крепче стой на временном беспутьи… верь мне, ты должна быть счастливой, и ты будешь счастливой!.. Ты — юная, моя прелестная Олюна, ты будешь творить, ты _д_о_л_ж_н_а! Отбрось сомнения, — это же все от неврастении, возьми себя в руки, внушай себе, проси помощи Божией, поверь же, наконец, тому, кто понимает тебя и твое, как никто на свете! Кто все отдаст за твое счастье. Оля, мне нелегко читать твои последние письма, в них нет ни единого слова ласки, но я это понимаю и не укорю тебя. Я верю в тебя, я знаю, что ты любишь горемычного Ваню своего, сейчас бессильного даже жизнь отдать за тебя, лишь бы покой и свет, и самообладание вернулись к тебе. Не теряй же остатка воли — и ты окрепнешь. Скажи, — и я исполню, — что я мог бы сделать, как повести себя, чтобы ты обрела спокойствие, — хотя бы для того, чтобы перетерпеть и поправить здоровье! Я на все пойду, — доброе, конечно, тебе полезное.
Олечек, горестная девочка, поверь, во-имя Господа поверь мне, ты сама себе нашептала, что я обидел тебя. Ты сама себе внушила о «малообразованности». Это полное извращение того, _к_а_к_ я тебя ценю! Прошу, еще раз: выпиши подлинные строки мои… — этого _н_е_ _м_о_г_л_о_ быть! я же не идиот, не дурак круглый, чтобы сказать такое. «Провалы», «обвалы»… — чудачка моя, кто же из смертных не имеет в своем умственно-нравственном запасе «провало-обвалов»! И — вот тебе Крест! — я не знаю ни-кого, не знал ни-кого в жизни, ни мужчин, ни женщин… кто бы имел в своем умственно-нравственном запасе _с_т_о_л_ь_к_о_ и _т_а_к_о_г_о, как ты. Пойми же, упрямица, задорка, мнитка… что ты — _с_и_л_а! что ты все преодолеешь в предстоящем тебе пути — в искусстве, да, в творчестве _с_л_о_в_о_м_ — образом. Я не знаю о твоем даре в живописи, но об исключительной одаренности твоей — я имею совершенно твердое мнение, — и буду тебе в сердце кричать! _т_ы_ _д_о_л_ж_н_а_ _т_в_о_р_и_т_ь! _К_а_к_ же можно внушать себе, что я тебя «пригвоздил»?! Оля, не приводи же меня в отчаяние!
Вчера я послал письмо с крепкими словцами о монахе. Но это — чтобы выговориться, от возмущения. И это шутливые выкрики, Бог с ним… — ну, не забрал произвольно какой-то половины моей посылки тебе. И это не я, это — озорной мальчишка Тонька, тебе хорошо известный. Это со мной бывает. Оля, бывало, скажет: «Ну, до чего ты еще ребенок, Ваня… будто все тот же, какого я в серой гимназической курточке встретила впервые, у садовой калитки…» Все _о_н_ живет во мне, знаю сам это свое «неистребимое наследство», свою «кипучку». Часто ловлю себя на этой «непосредственности», «неискушенности», «взрывах», на этой — да! — «душевной свежести», не смотря ни на что. Это же, Олюночка, _д_у_ш_а, — а «она не взрослеет, ведь», — дорогое твое, и какое же премудрое определение! Ласточка ты моя… как нежно-нежно чувствую тебя… голубка! В _э_т_о_м-то — «не взрослеет» твоем — нагляднейшее доказательство отдельности _д_у_ш_и_ от «меняющегося в нас», тленного, смертного, ежемгновенно отмирающего, — доказательство _и_т_о_г_о_ в нас _б_ы_т_и_я, вечной части от Великого Целого — Духа, Бога! — Это, по Пушкину, — «бессмертья, может быть залог»615, — но для меня — без «может быть», а — воистину залог, — доказательство _в_е_ч_н_о_г_о_ в нас. Ну, подыми головку, улыбнись Ване-Тонику — бессмертному, — бессмертная Оля. Не склоняйся пред препонами жизни: жизнь с ее препонами — рабочее поле наше! Мы в нем хозяева! Или — бессмертное в нас должно покориться тленному?! Ни-когда! Мы можем спотыкаться, ослабевать, но в нашей воле средства: подниматься и смотреть на наше _п_о_л_е_ взглядом _х_о_з_я_и_н_а. Верь в это, верь, что ты сама ставишь себе цели, и сама же достигаешь, и имеешь все средства к сему
